Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он (указывая на отца): «Бахи-махи, лу (подымается на цыпочках, к небу), э-э».
Значит: «Пусть папа влезет на дерево, пилить ветки». Он ее неизменный спутник, кавалер, телохранитель; он рвет ей цветы, собирает грибы; когда нужно, целомудренно отвертывается, весело и покорно возит ее в колясочке, работы деда; отгоняет гусей, зовет маму, все свершает ясно и толково, что она ни скажет. И одна у него скромная дневная радость: когда на балконе пьют чай, он является, снимает гимназический картуз и тихо говорит: «Хай». Ему дают большую чашку жиденького чая; он прилаживается на лестнице; голова его коротко острижена, легкими вавилонами; в руке он держит блюдце, дует, закусывает кусочком сахара, и блаженство можно прочесть на его лице. Выпив, подает чашку снова; ему опять наливают, как прочно заведено, – точно маленькому домашнему божку, нехитрому лару древних. Он выпивает четыре, пять чашек и, когда больше не хочет, положит чашку набок, как принято в людской. Он уйдет. Но куда бы ни выйти, всюду его встретишь; как настоящий обладатель усадьбы, он кружит по ней, иногда дразнит индюков или вытаскивает гвозди; и будто бы он ничего не делает, но он живет, он часть общей жизни; он скажет вам что-нибудь на своем языке, засмеется и убежит, повинуясь собственным настроениям. Он веселится, если сказать ему на его же наречии: «бахи-баха» – слова неизвестные, загадочные.
И иногда, в дни тяжкие, когда все взрослые, да и весь, кажется, мир подавлен, – бывает радостно видеть, как маленький человек беззаботен и счастлив куском пирога, булкой, конфеткой; легче сердцу, когда видишь, как ведет он домой девочку, как хохочет, везя ее в коляске. И верно, правы были древние, обожествившие мелкие существа домашней жизни, далекой от ужаса мирового; смутно чувствуем это мы всегда; потому и не жаль лишнего пряника – как не жалели его две тысячи лет назад.
Что ждет его впереди? Будет ли он деревенским дурачком, юродивым, усердным молельщиком в церкви, раньше всех являющимся? Или просто пахарем родных нив? Может быть – пильщиком, плотником в артели, работящим и толковым, но – немым, посмешищем девок, неудачником в романах?
Время, медленно ведущее его, покажет. А пока – он наш маленький домашний лар, покровитель и охранитель мирной жизни. Как вчера – нынче явится он за возлиянием, и завтра. Нынче, завтра и послезавтра – его получит.
2. Республиканец Кимка
I
Не надо думать, что его имя – Аким. Он в действительности Федор Акимыч. Фамилии же, верно, сам не знает. Для простоты зовут его – Кимыч. Еще короче – Кимка.
II
Он ходит в чужой огромной каскетке, в чьем-то пальто, подпоясавшись ремешком. На кривых ногах рваные сапоги. Лицом похож на первобытного истукана, с едва намеченными глазами. Борода его густа и спутана. Из нее торчат соломинки, мякина; на ушах же, беспощадно оттопыренных каскеткой, ссохлась корка грязи.
Некогда был он молод.
III
Когда мы ехали с ним со станции, в телеге, по выбоинам осенней дороги, я сказал:
– Ким, ты знаешь, ведь у нас теперь республика.
Он дернул вожжами и обернулся, ухмыляясь.
– Республика!
Я объяснил, что это значит.
– Ким, – прибавил я, – пойми, ты ведь теперь республиканец.
Он захохотал. Слово ему понравилось.
– Гы-гы-гы… Республиканец! Скажешь тоже! Уж ты скажешь! Республиканец. Гы-гы-гы…
Телегу трясло. На одной ямке я вывалился, потом опять сел. Так совершали мы скромный путь. Безмерные поля были вокруг, попадались лесочки, запущенные, как Кимкина борода, разлатые деревни, телята, ребятишки, мужики. Издревле прелестный воздух осени. Древне-родная Россия.
Здравствуйте, Кимки! Здравствуйте, граждане республиканцы! Сколько вас?
Кимка курит едкую цыгарку. Иногда улыбается. Верно, вспоминает смешное слово.
IV
Он работник в имении. Его дело нехитрое: привезти воды в бочке, покормить лошадей, напоить их. Съездить за керосином. Пропахать картошку, выбросить из парника навоз. Все это делает он медленно, как настоящий русский. Почешется, покурит, просто поглазеет по сторонам. Австриец Иохим, работающий с ним вместе, длинноногий и длиннорукий, похожий на игрушечного паяца, презирает Кимаша.
– Кимаш ist dum[118], – говорит он. – Не умеет работать. Только ругается. Er sagt immer[119]… твою мать, твою мать.
Кимка, действительно, сквернослов. Речь обычная ему не даётся. Трудно этим тяжелым мозгам, нескладному языку произнести что-нибудь связное. Слова вылетают отдельные, хрипло, грубо.
– Напоить… лошадь-то напоить… Ишь чего… Я сам знаю, что напоить.
Но ругается он хорошо. Это удобно тем, что к каждому слову можно прибавить знаменитое упоминание о матери, троицу, на которой стоит Русская земля. И будет отлично.
Дни Кима проходят в курении, вялой работе, еде, брани. Он с чужой стороны. У него нет здесь близких, да и вообще, кажется, их нет. В том же однообразии, как у Любезного, которого не всегда он поит, или Аспазии, чьих щенят равнодушно закидывает, проходят его годы.
V
Он сварлив, раздражителен. С ним трудно. Из-за пустяков он вспыхивает, краснеет и дико ругается. Иногда же бранится механически, по давней привычке. Во хмелю страшен и жалок. Думаю, что он, опившись спиртом, может кончить дни под забором.
Вне этих дел он угрюм, равнодушен. Хочется верить, что по природе он не зол.
VI
Если сказать: «душа Кимки», многие, знающие его, улыбнутся:
– Какая же у Кимки душа? Тогда и у Трезора душа, и у серого придорожного валуна?
Все-таки это неверно.
У него есть улыбка, а следовательно, и душа.
Иногда маленькая барская девочка, встречая его, говорит:
– Кимка, у тебя на ногах мох!
Он опускает голову и смотрит.
– Не кланяйся, ведь я не Бог!
И тогда он смеется.
– Ишь ты… все шутишь… ишь ты, шутница…
Лицо его расползается – доброе, человеческое в нем видно. Да, и он тоже ведь был ребенком, может быть, даже милым! А теперь мы радуемся, что в нашей республике вырос республиканец, умеющий хоть ответить улыбкой на шутку ребенка.
Как ни удивительно, он умеет читать. Зимними вечерами читает кухарке вслух непонятные книги. Есть известие, что так прочел он Герберта Спенсера, доставшегося на цигарки. Потом его выкурил.
VII
Некогда он был женат. На вопрос о жене отвечает неохотно.
– Ну, был и был… женился. Ну, ушла жена-то, чего спрашиваешь? А то, жена… жена… Сбегла! Вот тебе и жена.
Есть еще более удивительный слух, что уже теперь, в преклонных годах, у него был роман с девушкой. Но и она «сбегла».
VIII
Если не верить в Бога, то надо признать, что все его существо, вся тусклая и смутная жизнь, похожая на прозябание
- Гайдамак - Орест Сомов - Русская классическая проза
- Странный поединок - Орест Сомов - Русская классическая проза
- Русалка - Орест Сомов - Русская классическая проза
- Скитания - Юрий Витальевич Мамлеев - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
- Ночь. Рассказы - Дмитрий Александрович Давыдов - Русская классическая проза
- ЖК: Серебряный век нашей любви - Алиса Янг - Классическая проза / Русская классическая проза
- Письма из деревни - Александр Энгельгардт - Русская классическая проза
- Картина на холсте, или История никому неизвестного художника - Ника Александровна Миронова - Прочие приключения / Русская классическая проза
- Князь Серебряный (Сборник) - Алексей Константинович Толстой - Русская классическая проза
- Когда пробудились поля. Чинары моих воспоминаний. Рассказы - Кришан Чандар - Русская классическая проза