Шань - Эрик Ластбадер

Спровадив последнего покупателя, он запер дверь лавки и провел Блисс в заднее помещение, где он жил. Идеальный порядок и чистота, царившие там, удивительно контрастировали с захламленной обстановкой в самой лавке.

Он тут же принялся хлопотать, заваривая чай и доставая откуда-то сладкие пирожки. Блисс даже не пыталась остановить его, зная, какое удовольствие доставляет старику любая возможность поухаживать за ней.

Они говорили о разных пустяках, пока наконец не добрались до цели ее визита. Едва Блисс переступила порог магазина, Человек-Обезьяна тотчас же догадался, что ее привело к нему какое-то дело. Однако он, естественно, не стал сразу же заводить о нем разговор, ибо это явилось бы признаком бестактности и дурных манер.

Блисс протянула старику камень. Тот осторожно взвесил опал на ладони, а затем, достав ювелирную лупу и включив настольную лампу, некоторое время сосредоточенно изучал его.

— Великолепно, — тихо сказал он. — Камень исключительной чистоты. К тому же он обработан настоящим мастером. — Сдвинув лупу с глаза, он взглянул на Блисс. — Сколько ты заплатила за него?

— Нисколько, — ответила Блисс и поведала ему, каким образом опал попал к ней, а также что ее интересует в связи с ним.

— Уф, на твои вопросы нелегко найти ответы, — задумчиво протянул Человек-Обезьяна.

— Но ты сказал, что его обработал настоящий мастер. Разве это обстоятельство не может как-то помочь в поисках?

Он пожал плечами.

— В общем-то, да. Беда в том, что кто бы его ни огранил, продавать его мог совсем другой человек. Насколько я могу судить, его обрабатывали в Австралии, там же, где и нашли.

У Блисс екнуло сердце.

— Должен же быть какой-то способ, — сказала она в отчаянии. Человек-Обезьяна, не сводя глаз с опала, лежавшего у него на ладони, медленно кивнул.

— Пожалуй.

Сказав это, он встал и направился к телефону. Набрав местный номер, он несколько минут толковал о чем-то с невидимым собеседником. Он говорил так тихо, что Блисс не могла разобрать ни единого слова.

Повесив трубку, он все с тем же задумчивым видом вернулся к столу, где она сидела, и промолвил:

— Да, способ есть.

— Очень хорошо.

— Не знаю, не знаю. — Он покачал головой. — Видишь ли, я не разбираюсь в опалах по-настоящему. Как правило, мне не приходится торговать ими. Если же время от времени такое случается, то... — Он снова пожал плечами и протер пальцами гладкую поверхность камня. — Я сейчас звонил одному своему знакомому. — Он сделал паузу, но Блисс была достаточно умна, чтобы не спрашивать имени. В числе многочисленных знакомых Человека-Обезьяны попадались самые разные, подчас весьма своеобразные обитатели колонии Ее Величества. Собственно говоря, поэтому она и решила обратиться за советом в первую очередь к нему. — Он дал мне имя одного человека... Но я сомневаюсь, стоит ли называть его тебе.

— Почему?

— Ты когда-нибудь слышала о Фане Скелете?

— Торговце наркотиками?

Человек-Обезьяна кивнул.

— Большая часть опиума, попадающего в Гонконг, проходит через его руки. — Он посмотрел на Блисс. — Однако он занимается и камнями. У него это нечто вроде хобби. Я слышал, будто его коллекции позавидовала бы сокровищница любой страны.

— Значит, Фан — тот, кто мне нужен. Блисс потянулась за опалом, но старик сжал его в ладони.

— Он опасный человек. Блисс рассмеялась.

— Взгляни на меня, и ты увидишь, что я уже не та девочка, какой была когда-то.

— Это вовсе не тема для шуток, тинь гай чжай.Тот, кто торгует маком, не имеет ни малейшего понятия о совести, о морали... У него нет души. Убить человека ему все равно что выкурить сигарету.

— Однако я должна встретиться именно с ним, не так ли?

Не дождавшись ответа, Блисс добавила:

— Скажи мне, где найти его. — Она сделала паузу. — Если ты не хочешь говорить, я выясню в другом месте. Пойми, твое молчание не остановит меня.

Помедлив, старик разжал пальцы, и Блисс забрала опал из его руки. Камень был теплым.

— Ты знаешь, где находится грузовой терминал?

— На Хой Бунь Роуд? Возле “Най Така”? — Речь шла о Квунь Тонге, индустриальном районе неподалеку от аэропорта.

Человек-Обезьяна кивнул.

— Мне сказали, что лучше всего появляться там незадолго до рассвета. — У него был такой мрачный вид, что Блисс, желая утешить старика, ласково погладила его по щеке. — Если с тобой что-нибудь случится, твой отец убьет меня.

Блисс снова засмеялась.

— Ты вечно навоображаешь себе невесть что. В конце концов, я ведь дочь своего отца. Что Фан Скелет посмеет сделать мне?

Человек-Обезьяна промолчал в ответ. Однако, уходя, Блисс заметила, что он, отставив в сторону чашку, потянулся за бутылкой “Джонни Уокера”.

* * *

Лежа в постели, Михаил Карелин неотрывно глядел в потолок. Старая штукатурка, покрытая кое-где темными, точно от сырости, пятнами, лежала неровным слоем, образуя затейливые, абстрактные узоры. Они представлялись Карелину очертаниями континентов, окруженных гладкой поверхностью океана.

Хотя большая кровать была вполне удобной, а в двух шагах за приоткрытой дверью находилась ванная, способная удовлетворить самый придирчивый вкус. Карелин чувствовал себя не слишком уютно, ибо находился не в своей квартире, а в специально устроенной в Кремле спальне, располагавшейся по соседству с рабочим кабинетом Федора Леонидовича Геначева.

Геначев любил ночь. Ночь, —нередко говаривал он, — мирное время, Михаил, и самое подходящее для работы. Только ночью можно отвлечься от суеты и помечтать.

Карелин тоже предпочитал ночь дню, но по другой причине. Для него ночь была временем слушать. В полумраке кремлевских коридоров внимательный слушатель мог различить негромкий шум таинственных машин, сплетающих паутину власти. Машин, неутомимо трудившихся двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году. Геначев, который терпеть не мог всевозможные клише, тем не менее, сам любил повторять одно: На земном шаре всегда где-то день, а значит, нельзя сидеть, сложа руки.

Ночь, как хорошо знал на собственном опыте Карелин, самое плодотворное время для политиков. Именно ночью в недрах чудовищного аппарата власти закручивались запутанные узлы интриг, строились заговоры, оказывались и оплачивались услуги — большие и маленькие. Под покровом темноты коррупция, ставшая бичом советской политической системы, приобретала поистине грандиозный размах.

Селена.

Вновь и вновь это слово приходило ему на ум.

Сигнал к действию. Получив его, он стал запрашивать более подробные разъяснения. В этом не было никакой нужды. Задание было сформулировано давно, все случайности учтены, цель предельно ясна.

И все же...

Так много воды утекло с тех пор, как это задание в качестве возможного варианта впервые было поставлено перед ним. Столько изменилось за долгие годы, проведенные во мраке. Ночью ему доставляло удовольствие смотреть на окружающий мир через окна самых разные, но больше всего через окно его собственной квартиры, выходящее на улицу Горького. Там, прислушиваясь к сонному храпу жены, доносившемуся из соседней комнаты, он погружался в свой мир, пробуждавшийся в эти ночные часы. Мир, где бал правили ложь и предательство, где рыскали остроглазые ищейки, обнюхивающие глубокие норы в поисках зарытых в них тайн.

Карелин любил огни ночной Москвы, мерцающие в полумраке, точно свет далеких звезд. Из этих огней, как из извилин на потолке своей кремлевской спальни, он создавал свой собственный мир.

Он давно уже понял, что у каждого человека должна быть своя родина. Чувствуя себя едва ли не на всем протяжении своей жизни обделенным в этом отношении, он с необычайной серьезностью играл сам с собой в придуманную им игру. В то время, когда жители Москвы сладко спали в своих теплых постелях, он из мрака и нитей горящих фонарей, протянувшихся вдоль улиц огромного города, творил удивительную, принадлежащую ему одному страну. Словно граф Дракула, Карелин ночью пробуждался ото сна, навеянного серой, отвратительной повседневностью, и вел свою собственную, не похожую ни на чью жизнь.

Так было, пока радиограмма, состоявшая из одного-единственного слова Селена,не изменила все.

Он был обучен лгать, притворяться, выжидать. Брать, пользуясь мраком ночи, то, что не принадлежало ему, и передавать это на другой конец земного шара. А еще он был обучен убивать.

С кряхтением Карелин вылез из кровати. Босиком прошлепал в ванную, включил холодную воду и сунул голову под струю.

Отфыркиваясь, он вытерся и, перебросив полотенце через плечо, взглянул на часы. Они показывали тридцать пять минут четвертого. Геначев все еще был на проводе с Вашингтоном. Карелин не сомневался в этом, так как знал, что, закончив разговор, генсек тут же поспешит растормошить своего ближайшего советника.