Яд минувшего (сборник) - Вера Викторовна Камша

следующий раз нужно разжиться в трактире вином.

Госпожа Арамона чмокнула любовника в щеку. Эйвон был счастлив, и его было жалко. Даже больше, чем себя.

– Мы уедем в Алат, – глаза графа все еще были шалыми, как у весеннего кота, – нас никто не найдет…

– После свадьбы Айрис, – не моргнув глазом соврала госпожа Арамона. – Мы отправимся в Эпинэ вместе со всеми, а ночью исчезнем.

– Луиза… Любовь моя, – простонал ставший неверным муж, – как же ты права! Эгмонт был глупцом и преступником… Как он мог пожертвовать любовью? Это… безбожно!

– Тот, кто прячется от любви, – дурак, – припечатала Луиза, сидя на ложе святых и мучеников. – Помогите мне затянуть пояс.

– Луиза… – Она просила затянуть пояс, а не целовать его концы, но почему бы не подождать? От платья не убудет, от нее подавно.

Граф Эйвон Ларак отнял от губ черные ленты:

– Любимая… Мне кажется, я раньше не жил…

Любимая… Да уж, докатилась она. Теперь, хочешь не хочешь, до отъезда придется грешить, не бросать же его такого, еще утопится.

Глава 4. Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. 9-й день Зимних Скал

1

Урготское посольство занимало приземистый особняк возле Гусиного моста сразу за аббатством Святой Октавии. Летом дом прятался в темной зелени, но зима содрала с вековых платанов листву, и глядящее сквозь мокрые перекрученные ветви здание казалось могучим и равнодушным. Даже странно, что внутри, под слоем негостеприимного камня, скрывались живые люди: топили печи, открывали окна, спали, ели, говорили…

– Мевен! – Альдо резко дернул повод, и белоснежный, до невозможности похожий на Бьянко линарец послушно остановился, лебедем выгнув шею. – Шевельните-ка это болото.

– Да, ваше величество. – Гимнет-капитан отъехал, и тотчас к воистину крепостным воротам направился широкоплечий сержант.

– Каков хитрец, – Альдо кивком указал на зелено-коричневый флаг, прихваченный в двух местах витым серым шнуром[11], – но мы поверим. Мы прибыли лично узнать о состоянии здоровья дуайена Посольской палаты.

– Вускерд говорил, – припомнил Дик, – что Фома слишком много о себе полагает.

– Экстерриора господин Габайру не принял, – Альдо улыбался, но глаза смотрели жестко, – но королю урготы откроют.

– Конечно, – согласился Дикон, – это же не кэналлийцы!

– А кэналлийцы бы не открыли?

– Они слушают только соберано, – неохотно объяснил юноша, вспомнив угрюмую физиономию и пустой кабинет. Хуан! Мог ли работорговец тайком пробраться в дом и вытащить Удо? Замки на внутренних дверях не меняли, только на внешних.

– Дурацкий обычай, – сюзерен брезгливо выпятил губу, – и очень неприятный народ. Что ж, лишний довод в пользу того, что от Кэналлоа нужно избавиться. Пускай убираются к шадам. О, вот и наши торгаши!

Украшенные золотыми ласточками створки торжественно распахнулись, раздался барабанный бой – пусть и застигнутые врасплох, урготы приветствовали августейшего гостя по всем правилам.

– Вперед, – весело велел Альдо. – Шагом!

– Вперед, – повторил Мевен.

Процессия двинулась с места, неспешно втягиваясь в ворота: сначала знаменосец с королевским штандартом, за ним Мевен в лиловом полуденном плаще, трубачи, барабанщики, гимнеты… Эскорт придавал уверенности, но входить в дом все равно не хотелось. Подданные Фомы славились хитростью, лживостью и корыстолюбием, двуличней были разве что гоганы, но они, слава Создателю, до Талигойи не добрались.

Конь Альдо вступил в вымощенный золотистыми восьмиугольными плитками двор, и Дикон слегка придержал Караса: от ворот к крыльцу двумя рядами выстроились слуги, мрачные, высокие и плечистые, словно порожденные угрюмым зданием. Вблизи особняк казался еще тяжеловесней, а слуховые окна были прямо-таки созданы для стрелков.

Барабанная дробь оборвалась и тут же с крыльца неспешно спустился высокий, еще не старый ургот. Дуайеном он быть не мог при всем желании, но держался, словно сам Фома.

– Придется быть вежливыми, – бормотнул Альдо не столько Окделлу, сколько себе самому.

– Ваше величество, – дипломат, оказавшийся первым советником посольства графом Жанду, церемонно поклонился, – посольство великого герцогства Урготского счастливо принимать венценосного гостя. К нашему глубокому сожалению, маркиз Габайру тяжело болен и не покидает спальни.

– Я слышал, – король легко и красиво спрыгнул на рассерженные камни. – Мы решили навестить заболевшего друга. Мы надеемся, маркиз в сознании?

– О да, – подтвердил ургот, – в полном сознании, но говорить ему тяжело.

– Мы желаем видеть маркиза Габайру.

– Он будет счастлив, однако лекарь не исключает, что его болезнь заразна.

– Нам осенние простуды не опасны. – Сюзерен спокойно направился к крыльцу, и граф Жанду был вынужден пойти рядом. Проход между замершими коричневыми фигурами для троих был слишком узок, и Ричард отстал на пару шагов. Стало вовсе неуютно.

Массивные двери неторопливо распахнулись. Обитые медью створки были толще надорских, а кованый узор над головой напоминал подъемную решетку. Войти в урготскую резиденцию без ведома хозяев было непросто, выйти, похоже, еще труднее.

– Ваше величество, прошу вас… – Жанду был почти так же высок, как Альдо, но много уже в плечах. Одно слово, посольский жук.

– Благодарю, – сюзерен шагнул через массивный порог, пахнуло теплом и лекарственными травами. Вестибюль оказался под стать дому – темные панели, тяжелые светильники, огромные картины. У парадной лестницы замерли четверо офицеров с розовыми и голубыми лентами через плечо. Цвета принцесс, одна из которых станет талигойской королевой.

– Господин, – слуга с бычьей шеей угодливо улыбался и тянул лапы, – прошу вас, господин.

Юноша сглотнул и спокойно расстался с плащом и шляпой. Святой Алан, следовало прихватить пистолеты! Ну и что, что они в доме дуайена Посольской палаты? Герцог Окделл – цивильный комендант столицы, он в ответе за жизнь сюзерена и вправе не расставаться с любым оружием. Предупредить Мевена? Но гимнет-капитана окружил чуть ли не десяток коричневых, а шептаться неприлично.

– Ваше величество, маркиз Габайру не встает с постели.

– Вы уже говорили, – улыбнулся Альдо, направляясь к лестнице, – а мы заверили, что не боимся заразы. Как здоровье его величества Фомы?

– Полагаю, у него разыгралась подагра, – вздохнул дипломат, – так всегда случается к концу осени. К несчастью, это время года в Урготелле отличается сыростью. В талигойской столице климат более здоровый. Прошу вас направо.

– Да, – рассеянно кивнул сюзерен, – несущие морскую влагу ветра налетают на Алатский хребет и проливаются дождями. Урготелла стоит в не слишком удачном месте.

– Вы совершенно правы, ваше величество, наши предки не приняли в расчет ветер, – ургот казался удивленным, и Дик невольно улыбнулся: о причинах осенних дождей сюзерен узнал по дороге в посольство от него.

– Прекрасный портрет, – громко произнес Альдо, задержавшись у огромного, в полстены, полотна. – Его величество может гордиться красотой своих дочерей.

– Этот портрет написан весной прошлого года, – сообщил граф Жанду. – Работа Теотелакта Агарина.

Представить Альдо рядом с урготскими куклами было оскорблением. Неужели сюзерен, не испытав настоящей любви, навсегда свяжет себя с чужеземкой?

– Чувствуется рука мастера, – король сделал шаг в сторону, и Ричард увидел Фому с принцессами. Герцог в бархате цвета спелой сливы и кудрявом парике напоминал барона Капуль-Гизайля, девица в розовом нюхала цветок, девица в голубом кормила голубков. Дик вгляделся в смазливые, обрамленные локонами мордашки. Голубая была потолще, у розовой