Муж Святой Героини - Сергей Элгрин

временам правления Эльсора.

— Вы сами бывали в Академии Драйгонэ, уважаемый Эрдэн? — парировал Галтоп. — Вся земля вокруг академии, и на её территории — мрачные пустоши, где почти нет никакой жизни. Эдакая вечная серая осень, с голыми деревьями и пожухлой травой. Там даже насекомых не встретишь, а из птиц живут только вОроны. Тьфу! Мерзкие птицы.

— Мы не сможем прожить без Элементной магии, — ответил Эрдэн. — Как я уже сказал ранее Фибаху, вся наша экономика и весь наш быт завязаны на магии.

— Верно, — сказал Галтоп, поправляя очки. — Однако, не думайте, что Святая магия не способна на то, на что способна магия элементов! Святые маги могут делать всё то же, что маги домена Tolgan — и в их случае эта магия будет безвредна для окружающей среды, для мира, потому что храмовники получают магию не из окружающего мира, а напрямую от богов, из трансцендентного пространства! Посмотрите на Храм — они живут прекрасно! У них есть всё: роскошь, удобства, технологии, они сыты и хорошо одеваются, сильны в военном плане, и в целом процветают.

Не дав оппонентам возразить, он продолжил:

— И ещё одна немаловажная вещь — это отношение к обычным людям, людям без магии. В нашей Империи, среди последователей Tolgan, Заточённого Зверя и других тёмных… бесов, чертей… тьфу!.. — среди их последователей-магов практикуется презрение и высокомерное отношение к не-магам. Во времена, когда Зверь правил этими землями и не был заточён, не-магов считали за холопов и рабов, над ними проводили эксперименты, над ними издевались, как господа-маги пожелают. В то же время в Храме практикуется уважение ко всем людям, разделение на магов и не-магов ни на что не влияет в социальном и политическом плане, а маги считаются служителями — слугами человечества. Маги получили свою силу от рождения — не для того, чтобы кичиться ею, издеваться над не-магами, удовлетворять свои амбиции и потакать своим страстям. Маги должны служить человечеству, магия — это не привилегия. Ведь как говорил один знаменитый храмовник прошлого, святой Вендикт: «Большая сила — большая ответственность».

Меня одолевала зевота, пока этот фанатик разглагольствовал, но, взглянув на Фибаха, я заметил, что он слушает этого пропагандиста с восторгом — в глазах стоит блеск, лицо освещает радость.

Когда Галтоп кончил, Эрдэн перевёл взгляд на Фибаха и сказал:

— Старина Фибах, этот человек — не лучший гость на приёме, я бы не советовал тебе якшаться с ним и приглашать на такие вечеринки.

— Не волнуйся, дружище Эрдэн, — усмехнулся Фибах, — на этом приёме нет проблемных людей — членов городской стражи и тех из Разы, кто фанатично привержен Империи. К счастью, не пришлось приглашать и старика Равезона — из-за пропажи сына он в последнее время замкнулся и не появляется на людях.

Заметив мой вопросительный взгляд, Фибах пояснил:

— Старик Равезон является большим патриотом и ненавистником Храма, очень фанатичный преданный Эльсора и идеи имперства.

Эрдэн и сопровождавшие его, сохраняя недовольное выражение на лицах, оставили нас и отправились к другим гостям, и мы остались втроём — Фибах, я и пропагандист идей Храма.

— Ну ладно, хватит этого мрачного настроения, — сказал Фибах. — Давайте насладимся этим приёмом и чего-нибудь откушаем и выпьем.

— Конечно, господэн Фибах, — кивнул ему Галтоп.

Фибах повёл нас к столам с яствами и напитками. На ходу он обратился к Галтопу:

— Кстати, уважаемый Галтоп, этот человек — мой секретарь, Андаль Дорфан. Очень умный и образованный малый. Прошу любить и жаловать.

— Приятно познакомиться, — кивнул мне Галтоп. — Я Галтоп. Это не настоящее имя или фамилия, я получил это имя от Храма, когда посещал их государство и прошёл посвящение.

— Как видите, дорогой Андаль, — сказал Фибах, — я очень симпатизирую Храму и повстанцам, поэтому большинство людей на этом приёме имеют отношение к этим организациям — или, как минимум, не являются строгими приверженцами идей Империи.

— Понимаю, — кивнул я.

— Надеюсь, для вас это не проблема?

— Мы уже неоднократно затрагивали этот вопрос раньше, господэн Фибах, и я отвечал вам, что не проблема.

— Чудно, чудненько!

Мы подошли к столу, который ломился от блюд, выпивки и закусок, и Фибах вновь завёл свою шарманку и начал советовать нам — и остальным гостям, которые случайно попадались ему под руку — что пить, что есть, что чем закусывать, как правильно смаковать тот или иной напиток и блюдо.

Галтоп, как я заметил, был лизоблюдом. Он постоянно поддакивал Фибаху и делал всё, чтобы угодить ему, сохраняя дружелюбную улыбку на лице.

Как раз когда Фибах разглагольствовал о вкусах коньяка, бутылку которого держал в руке, и его сочетании с желтофруктом, рыжефруктом, а также горьким шоколадом из южных стран, Галтоп вдруг заметил кого-то среди присутствующих, лицо его стало серьёзным, и он сказал Фибаху:

— Прошу простить меня, господэн, я вынужден отойти на минутку. Прибыл тот человек, которого я ждал.

Фибах обернулся, проследив взглядом туда, куда смотрел Галтоп.

— А, это он, тот господэн? Понимаю-понимаю.

Галтоп оставил нас и быстрым шагом направился к группе новоприбывших гостей. Я тоже окинул взглядом людей, к которым направлялся Галтоп — и…

…даже не знаю, что сказать о том, что со мной произошло. Я обомлел? Испытал шок? Был ошарашен?

Человек, к которому с приветливой улыбкой и каким-то подобострастием в движениях, даже в походке, спешил Галтоп — оказался храмовником. Тем самым храмовником, который находился в лагере повстанцев возле Graen Wilat до того, как туда прибыла Святая. Тот человек, с которым я имел беседу в шатре повстанческих лидеров в первый день прибытия в лагерь повстанцев!

Это был он!

Я быстро отвернулся, благодаря судьбу за то, что мы не встретились взглядом и он не заметил меня.

Скорей всего, он запомнил Андаля, и, скорей всего, он видел моё сражение со Святой. Мне ни в коем случае нельзя попадаться ему на глаза!

— Простите, господэн Фибах, — сказал я купцу. — Мне тоже нужно отойти на некоторое время.

Я постарался скрыться в дальнем тёмном углу, чтобы ненароком не попасться на глаза этому храмовнику. Я ушёл в одну из соседних комнат — приём проходил в просторном зале, соседствующим прямо с холлом, а дверь комнаты, в которую ушёл я, была открыта нараспашку, и я мог видеть людей в зале — забился в дальний угол, у тяжёлых тёмно-зелёных штор у окна, и оттуда наблюдал за гостями, готовый в любой момент отвернуться, чтобы спрятать своё лицо от нежелательного наблюдателя.

Я видел того храмовника, следил за ним. Стал внимательнее присматриваться к людям, которые разговаривали с ним, присматривался к их жестам, мимике,