Механика Небесных Врат - Афанасьев Роман Сергеевич

– У тебя тоже красивые вещи получаются, – дипломатично отозвался Штайн. – И, главное, очень действенные. Те два автоматических станка, что ты сделал для меня в прошлом месяце, – это настоящее чудо. Только благодаря им удалось разобраться с корпусом.

– Да у меня игрушки, – смутился Ланье, – а у тебя – парокаты.

– Вот, кстати, – задумчиво произнес механик, похлопывая перчаткой по ладони. – Надо бы придумать новое название. Благодаря твоим огромным глоубам теперь и речи о паре нет. Все тихо, гладко и аккуратно, хоть и требует периодической зарядки. Боюсь, парокат теперь несколько устаревшее понятие. Как и пароход. Магистры как обезумевшие штампуют твои глоубы и, похоже, собираются построить грузовой состав для железной дороги. Зря ты отдал им это изобретение.

– Да ладно, – отмахнулся Ланье. – Зато меня сняли с крючка и отдали мне окраины города. Сам знаешь, без этого мы бы не обошлись. Ты тоже отдал им свою первую модель «Рысака» на глоубах.

– Верно, – согласился Штайн. – Было такое дело. Да и старина Фильвер помог. Ума не приложу, как он уболтал Совет Магов.

– Об этом мы вряд ли когда-нибудь узнаем, – отозвался магистр и, заметив, что друг потирает пальцы правой руки, спросил: – Как рука? Беспокоит?

– Все отлично, – уверил его Конрад и, подняв руку, пошевелил пальцами.

Ланье внимательно проследил за их движениями. Белая искусственная кожа отличалась, конечно, от натуральной, но только при самом пристальном изучении. Первые образцы механизма руки Ланье сделал сразу же, в первые же полгода. Но все это было лишь грубой заменой, халтурой, сделанной наспех. До настоящей работы руки у него дошли лишь полгода назад, когда все наконец успокоилось. А Штайн ждал, терпеливо, мужественно, не морщась даже тогда, когда грубый протез до крови натирал плоть. Он тоже работал, и ему некогда было жаловаться.

– Все отлично, – уверил друга Штайн. – Я гайки теперь пальцами заворачиваю, только в этом и чувствую разницу. Не знаю, как вы это с Фильвером сделали, что вы там сращивали, я так и не понял. Но что бы вы ни замышляли, вам это, безусловно, удалось. Ты настоящий волшебник, Ридус.

– Я – нет, – коротко отозвался магистр и уставился в окно.

Штайн вздохнул, встал рядом и тоже взглянул на площадь, залитую солнечным светом.

– Знаешь, там, у магов, – сказал он, – когда я очнулся без руки, то решил, что все кончено. Думал, лучше бы я умер. Мне казалось, что это – конец моей жизни, нашего мира, конец всего. А оказалось, что это – начало.

– Начало, – пробормотал Ланье. – Да, это было отвратительное начало. Но ведь нам удалось, да, Конрад?

– Я думаю, что удалось, – твердо ответил механик. – И мы в конце концов принесли нашим народам блага и процветание на этой земле, как и хотели. Забавно вышло, правда?

– Да, – немного помолчав, ответил Ридус. – Не то слово. Жуть как забавно.

Некоторое время они молчали, глядя в окно. Потом Штайн повернулся к другу, тихонько вздохнул и спросил:

– Ридус, как ты думаешь, он был бы доволен?

– Я уверен, – ответил магистр. – Уверен, что он похвалил бы нас. Тогда, после госпиталя магов, мы приняли с тобой решение. И теперь видим его последствия. По-моему, лучше бы не вышло ни у кого.

Штайн не ответил, лишь снова перевел взгляд за окно. Там, в самом центре площади, стоял гранитный постамент. На нем была установлена стальная стрела, вздымавшаяся ввысь, поднимающаяся над крышами домов. На самом верху сияла золотом статуя. Она изображала человека в плаще мага, что стоял навытяжку, в полный рост, вскинув руки к хмурому небу. Плащ вился на ветру, руки были напряжены и чуть согнуты, – казалось, золотой человек удерживает над головой щит, прикрывая от невидимой угрозы целый город, над которым он высился уже два года. Внизу, на гранитном постаменте, была выбита краткая надпись, выбита стариком по имени старина Филь, что работал по старинке лишь зубилом да молотком. Надпись гласила: «Решение Альдера Вердена».

– Я думаю, – прошептал Ланье, разглядывая золотую статую, – он был бы счастлив, Конрад.

И они снова замолчали, разглядывая изображение человека, что поднялся выше всех, даже выше самого себя, сумевшего отдать этой земле больше, чем у нее взял.