Княгиня Ренессанса - Жаклин Монсиньи

Так что дворец ждал какой-то акции со стороны полуострова, а Зефирина ждала маленького князя.

* * *

Первое ожидание реализовалось однажды утром в облике посыльного, которого Зефирина никогда уже не ждала увидеть.

Находясь в своей комнате, она услышала чьи-то громкие проклятья, доносившиеся со двора замка.

Забыв о своем состояний, Зефирина понеслась вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени, и бросилась в объятия измученного дорогой гиганта, прибывшего из Франции.

– Ла Дусер! – закричала Зефирина.

Она была просто без ума от радости, увидев оруженосца своего отца. На руках у Ла Дусера и Пелажи она, можно сказать, выросла.

– Мой дорогой Ла Дусер, как я счастлива тебя видеть, как счастлива, – повторяла она. – Как поживает отец?

Не ответив на вопрос, Ла Дусер, в свою очередь, разглядывал Зефирину.

– Черт побери, вон вы, оказывается, в какую отличную лошадку превратились, мамзель Зефи… э-э… ваша светлость.

– Для тебя я всегда буду Зефи… Видишь, я жду ребенка. Ты останешься здесь, Ла Дусер, ведь правда, и научишь его, как когда-то меня, ездить верхом. Ты проголодался? Пить хочешь?

– По правде говоря, да, не откажусь…

И он вошел вместе с Зефириной в замок. Она хлопнула в ладоши, и молодые сицилийцы, восхищенные французским великаном, вынесли ему из кладовой множество всякой снеди.

Поедая кусок за куском, Ла Дусер отвечал на вопросы Зефирины о том, как прошло его путешествие. Он сел на корабль в Марселе, высадился в Генуе, добрался до Павии, потом до Флоренции и Рима. В городе, который восставал из пепла, ему удалось навести справки о князьях Фарнелло благодаря монаху, служащему привратником у кардинала. После этого он снова погрузился на корабль в Неаполе и добрался до Палермо. Оттуда, в сопровождении одного мельника, члена маффии, Ла Дусер добрался верхом на муле до замка.

– Как поживает отец? – снова спросила Зефирина.

В этот момент вошел Фульвио. По лицу Ла Дусера князь понял, что оруженосец не решался говорить с Зефириной, видя ее состояние.

Под каким-то надуманным предлогом он увлек Ла Дусера в свой рабочий кабинет.

– Итак? – спросил князь.

– Вот ведь беда, господин маркиз умер. Что за проклятая жизнь. У меня тут есть послание для его дочери. Что же мне делать, монсеньор?

Фульвио считал недопустимым скрывать смерть отца от Зефирины. Он только хотел подвести ее к этому постепенно. Но надо было плохо знать Зефирину, рассчитывая, что от нее можно что-то скрыть.

– Почему вы не хотите сказать мне правду? Отец умер, да? – прошептала молодая женщина, когда Фульвио и Ла Дусер вышли из кабинета.

Глаза ее наполнились слезами. По жесту князя Ла Дусер достал письмо с гербовой печатью рода Багателей. Пергамент был в пятнах воды и грязи.

– Долгая дорога… – счел нужным извиниться Ла Дусер.

Зефирина сорвала восковые печати, развернула пергамент и прочла строки, написанные крупными неровными буквами:

«Моя дорогая дочь,

Я умираю, возможно отравленный преступной рукой, некогда убившей вашу бедную мать. Но я виню себя и только себя за собственную слепоту и трусость.

У смертного порога я снова обрел свою религию и ясное сознание. Я скоро встречусь с той, которой мне следовало всегда оставаться верным, с моей Коризандой.

Я изменил свое завещание. Вы остаетесь единственной наследницей всего, что у меня еще осталось.

Перед тем как предстать перед Богом, я наконец понял, какой смертный грех совершил, скрывая подлинную личность моей супруги.

Своей детской интуицией вы ее разгадали, дитя мое.

Гермина де Сан-Сальвадор, урожденная Генриетта Сен-Савен, была одной из двух незаконнорожденных сестер вашей бедной матери.

Возможно, именно она убила вашу мать… У Пелажи были подозрения, и она меня об этом предупреждала, Я не желал ее слушать. Я и сегодня еще не знаю правды. Сомнения обступают меня. Я – великий грешник, я смирился с преступлением. Я скрывал его от всех, даже от моего короля, перед которым я сегодня винюсь через это письмо в своей лжи.

Найду ли я себе оправдание в ваших глазах, дочь моя, не знаю. Временами сильные головные боли и провалы в памяти заставляют меня думать, что та, кому я дал свое имя, подсовывала мне какие-то приворотные зелья, заставляя меня находиться в ее зависимости. По какому-то чуду я от этого освободился… Простите меня, моя Зефирина, я не был вам хорошим отцом. Мне бы хотелось еще многое вам сказать, но глаза мои перестают видеть, а рука деревенеет. Прощайте, я вас благословляю. Не забывайте в ваших молитвах о кающейся душе вашего отца.

Роже де Багатель».

Сочувствуя горю своей молодой жены, Фульвио старался быть предельно деликатным. Он решил оставить ее на несколько мгновений одну и дать ей возможность облегчить душу слезами. Но потом он увел ее на крепостную стену и там, наедине, постарался найти утешительные слова.

Зефирина давно уже ничего не скрывала от Фульвио. Поэтому она дала мужу прочесть письмо отца.

– Вторая сестра… Кто же она? – спросил Фульвио. Зефирина покачала головой.

– Я не знаю, – сказала она с отчаянием. – Еще Мишель де Нотр-Дам говорил мне о какой-то родственнице, которая меня защищает.

– Ты, видно, очень дорожишь этим Нострадамусом, – прошептал Фульвио.

Как ни велико было горе Зефирины, она улыбнулась.

– Не ревнуй, я принадлежу тебе полностью…

Сдерживая неодолимое желание сжать ее в своих объятиях, Фульвио проворчал:

– Будешь тут ревнивым. Ты мне нужна вся, целиком, даже твои мысли… А что можно еще ждать от итальянца с примесью сицилийской крови, любовь моя?

Зефирина положила голову на плечо мужа. Он поцеловал ее волосы и сказал:

– Твой несчастный отец стал жертвой интриганки… Если бы только это. Она натворила куда больше.

Ведь она колдунья, Фульвио. Ну, как ты можешь объяснить тот факт, что матушка-настоятельница монастыря Сен-Сакреман в Салон-де-Прованс, где я остановилась на пути к тебе в Ломбардию, уверила меня, что видела моего отца и даже говорила с ним, тогда как на самом деле он находился у тебя в плену, в твоем миланском замке и ты сам мне поклялся, что он оттуда ни на шаг не отлучался?

Фульвио решительно покачал головой.

– Вздор все это, мой ангел, почтенная монахиня выпила лишнего, а то и просто обманула тебя по какой-нибудь причине, возможно даже, вполне объяснимой.

– По какой же, мессир математик?

– Это, наверное, была твоя мачеха… Сен-Сакреман… Сан-Сальвадор… Сен-Савен…

– Моя мачеха, переодетая в аббатису?

– Ей хотелось тебя напугать, навредить твоему отцу. Но вот чего я сам не понимаю, так это почему она не воспользовалась случаем и не попыталась тебя убить!..