Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Негодный! — вскрикнула леди, закрывая руками свои глаза. — Что вы здесь делаете?

— Ничего, сударыня, решительно ничего, уверяю вас, — сказал мистер Пикквик выразительным тоном.

— Как ничего! — закричала леди, бросив на него презрительный взгляд.

— Ничего, сударыня, честное слово, — сказал мистер Пикквик, делая такой энергичный кивок своей головой, что кисти заплясали на его ермолке, — мне крайне совестно, сударыня, что я принужден разговаривать с вами при таких обстоятельствах и в таком уборе; но, право, сударыня, я никак не могу освободиться от этой негодной ермолки.

И в подтверждение своих слов мистер Пикквик сделал отчаянный жест; но ермолка упорно продолжала болтаться на его голове. Незнакомка улыбнулась, и эта улыбка, казалось, ободрила ученого мужа. Он продолжал:

— Теперь для меня очевидно, сударыня, что я имел несчастье попасть в чужую комнату: ваша спальня ничем не отличается от моей. Я пробыл здесь не более пяти минут до того времени, как вы изволили войти.

— Все это похоже на сказку, сэр, — сказала раздраженная леди, — но если вы говорите правду, я прошу вас немедленно оставить меня в покое. Извольте идти вон.

— С величайшим удовольствием, сударыня.

— Убирайтесь сию же минуту.

— Непременно, сударыня, — перебил мистер Пикквик с необыкновенной живостью, — непременно. Позвольте изъявить, сударыня, крайнее сожаление, — продолжал мистер Пикквик, выбираясь из постели и отдергивая занавес, — мне чрезвычайно неприятно, что я сделался невольной причиной такой тревоги и волнения. Это меня огорчает, можно сказать, до глубины души.

Вместо ответа незнакомка указала на дверь. В эту роковую минуту и при таких критических обстоятельствах в полной мере обнаружилась превосходнейшая черта характера великого мужа. Он напялил на скорую руку шляпу на свою ермолку, взял под мышку штиблеты и повесил через плечо свой фрак с жилетом; но эта многосложная операция отнюдь не помешала ему выразить свои чувства самым учтивым, ласковым, истинно джентльменским тоном.

— Я чрезвычайно жалею, сударыня, — проговорил мистер Пикивик, раскланиваясь с дамой.

— В таком случае, сэр, оставьте мою комнату, — сказала леди.

— Сейчас, сударыня, сию минуту, — сказал мистер Пикквик, отворяя дверь, причем штиблеты его с громким треском повалились на пол.

Незнакомка сделала нетерпеливое движение.

— Надеюсь, сударыня, — продолжал мистер Пикквик, подбирая штиблеты и оборачиваясь назад, чтоб отвесить низкий поклон, — надеюсь, сударыня, что мое глубокое уважение и безграничная преданность к прекрасному полу могут, некоторым образом, служить в настоящем случае достаточным извинением, и, так сказать…

Но прежде чем он кончил речь, раздраженная леди вытолкнула его в коридор и заперла дверь своей спальни.

Несмотря, однако ж, на весьма счастливую развязку этой печальной истории, мистер Пикквик был по выходе из дамской спальни поставлен в довольно неприятное положение. Одинокий и полураздетый, он очутился в темном коридоре, в чужом, совершенно незнакомом доме, в глубокую полночь. Нечего было и думать о благополучном окончании обратного путешествия среди непроницаемого мрака: при малейшем шуме или при неосторожной попытке постучаться в какую-нибудь дверь, он подвергался вероятной опасности быть застреленным или получить смертельный удар от руки какого-нибудь путешественника. Был только один, весьма неприятный способ выпутаться из беды: оставаться до рассвета на одном и том же месте, поручив себя покровительству невидимого гения. Таким образом, сделав наудачу несколько шагов и наткнувшись один раз на какой-то хрупкий предмет, мистер Пикквик пробрался в отдаленный угол и с философским хладнокровием решился дожидаться рассвета.

Но судьба, по-видимому, сжалилась над великим человеком и решилась избавить его от ночного бодрствования на грязном полу в темном и холодном коридоре. Лишь только снял он шляпу и прислонился спиной к стене, как вдруг в конце галереи, к несказанному его ужасу, появился какой-то человек со свечой в руках. Но этот ужас мгновенно превратился в неописуемую радость, когда великий человек узнал фигуру своего верного слуги. В самом деле, это был мистер Самуэль Уэллер, отправлявшийся на сон грядущий после продолжительной беседы с трактирным слугой, чистившим сапоги.

— Самуэль, — сказал мистер Пикквик, смело выступая вперед, — где моя комната?

Мистер Уэллер обомлел и вытаращил глаза. Выслушав еще несколько раз нетерпеливый вопрос своего господина, он безмолвно повернулся направо кругом и пошел вместе с ним отыскивать потерянный номер. Путешествие было совершено без дальнейших приключений.

— Самуэль, — сказал мистер Пикквик, ложась в постель, — я сделал в эту ночь чрезвычайно странную, можно сказать, неслыханную ошибку.

— Очень может статься, — сухо отвечал мистер Уэллер.

— Но вот в чем дело, Самуэль: хозяин этого дома — страшный мошенник.

— Почему вы так думаете?

— Да потому, что все комнаты у него как две капли воды похожи одна на другую. Проживи я здесь теперь больше шести месяцев, я никогда не решусь бродить в ночное время один по всем этим лестницам и коридорам: это мое неизменное решение.

— И очень хорошо сделаете, сэр, — отвечал мистер Уэллер, — за вами непременно должен подсматривать дядька в ту пору, как ваш ум блуждает в эмпиреях.

— Что вы под этим разумеете? — спросил мистер Пикквик.

Он слегка приподнялся на своей постели и протянул руку вперед, как будто желая предложить еще какой-то вопрос; но вдруг, повернувшись на другой бок, сказал:

— Ступайте спать, Самуэль.

— Слушаю, сэр. Спокойной вам ночи.

Выходя из дверей, мистер Самуэль Уэллер приостановился, почесал затылок, снял нагар со свечи, покачал головой и, в заключение махнув рукой, медленными шагами поплелся в свою каморку. Было ясно, что в голове его совершался процесс мысли, медленный и трудный.

Глава XXIII. Мистер Самуэль Уэллер встречает старого знакомца и старается заплатить свой долг

В небольшой каморке подле конюшни «Большого белого коня», поутру на другой день после ночного столкновения ученого мужа с незнакомой леди в желтых папильотках, сидел мистер Уэллер старший, приготовляясь к обратной поездке в Лондон. И сидел он в такой превосходной позе, что художник мог бы снять с него самый верный портрет. Вот он вам с головы до ног.

Могло статься, что в первоначальную эпоху свежей юности профиль мистера Уэллера представлял решительные и смелые контуры; но его лицо с течением времени приняло чересчур обширные размеры под влиянием питательных веществ горячительного свойства. Мясистые изгибы его щек до того переступили за нормальные пределы, назначенные для них природой, что посторонний наблюдатель, рассматривая его в профиль, мог в этой расплывающейся массе отличить не иначе как с большим трудом одну только верхушку его багрового носа. По этой же самой причине, подбородок мистера Уэллера, разделившись весьма резко на две половины, получил с течением времени чрезвычайно важную, сановитую форму, и вся его физиономия представляла такую пеструю смесь цветов, которая может исключительно принадлежать только джентльменам, посвятившим свои физические и моральные способности кучерскому искусству. На шее мистер Уэллер носил малиновую шаль, выплывавшую на его трехэтажный подбородок с такой незаметной постепенностью, что трудно было, по крайней мере, с первого взгляда, отличить складки шали от складок подбородка. Над малиновой шалью воздымался длинный-предлинный пестрый жилет с широкими полосами ярко вишневого цвета. Длиннополый и широкий сюртук мистера Уэллера был украшен спереди и сзади светлыми медными пуговицами огромного размера. Коротеньких волос мистера Уэллера, черных и гладких, почти вовсе не видно было под размашистыми полями его низенькой, серой шляпы. Его ноги, украшенные сверху широкими штанами, закупоривались снизу живописными ботфортами с длинными кисточками вычурной формы. На медной часовой цепочке, украшавшей грудь мистера Уэллера, висели его фамильная печать и медный ключ, употребляемый для завода его часов, красовавшихся в одном из карманов жилета.

Мы сказали, что мистер Уэллер готовился к обратной поездке в Лондон: это значит — он жуировал и прохлаждался. На столе перед ним стояли в: кружка шотландского пива, порция бифштекса и пирог солидной величины. На все эти предметы в равной степени распространялась благосклонность мистера Уэллера, и он уже отрезал огромный кусок от пирога, как вдруг перед дверью послышались чьи-то шаги. Мистер Уэллер оглянулся и увидел своего возлюбленного сына.

— Здравствуй, Сэмми, — сказал отец.

Вместо ответа сын подошел к столу, взял кружку с пивом и, мигнув в сторону отца, втянул в себя несколько продолжительных глотков.

— Хорошо, Сэмми, очень хорошо, — сказал мистер Уэллер старший, заглядывая в кружку, опорожненную его возлюбленным сыном. — Ты потягиваешь на славу, мой милый, лучше всякой устрицы. Да что тут толковать? Между устрицами ты мог бы занять первейшее место.