За крокодилами Севера - Анатолий Онегов

Нередко сыновья привозят мне с берегов Пелусозера и очень приятные для меня письма-благодарности от неизвестных мне людей, которые в своих путешествиях останавливались в моем доме. Такие посетители не приносят с собой никакого вреда гостеприимному для них жилищу — больше того, кто-то еще и убирает кой-какой мусор, оставшийся от других заезжих квартирантов, которые могут не утруждать себя даже уборкой за собой.

Сейчас, ожидая Ялмари, я прибыл на Пелусозеро заранее, чтобы навести хоть какой-то порядок, чтобы не ударить в грязь лицом перед страной Суоми, которая имеет право вслух гордиться даже своим самым чистым в Европе снегом.

Прежде всего инспектирую баню. Очаг в бане подправил в прошлом году мой младший сын — баня нормально топится. Ведра для бани и все остальное, необходимое для банного ритуала, в этот раз я привез с собой на своем трудяге уазике-буханке. Баня у меня топится по-черному. Кого-то эта особенность моего сооружения, предназначенного для высококачественного банного отдыха, может сначала и напугать, но только не жителя Финляндии, где баня по-черному, с дымом внутрь, считается самой дорогой баней… Словом, с баней у меня пока все в порядке.

Увы, мои прежние лодки меня в этот раз так и не дождались… Старая лодка, которую мои сыновья сразу окрестили «щукой», и которая шустро ходила под мотором, сгнила, а другую лодочку-кижанку, у которой корма и нос на одно лицо, чуть ли не перед самым моим приездом какие-то тати, прибывшие сюда с машиной, на глазах у всех местных жителей-дачников просто умыкнули и куда-то увезли.

Моя соседка, Дина Михайловна, уроженка нашей деревни, а ныне петрозаводская пенсионерка, тут же, как только я прибыл в Пелусозеро, шепотом сообщила мне, что она, мол, знает, кто и куда увез мою лодку, но ни за что не скажет.

Что делать — здешний народец давно живет круговой порукой, а вместе с тем и не очень уважаемым мною промыслом — умыканием чужого имущества, оставшегося почему-либо без прежнего хозяина.

Когда-то такую особенность здешних своих соседей пытался объяснить я социально-биологической особенностью местного населения, никогда не жившего в бытовой роскоши: мол, если прежний хозяин оставил что-то, что может пригодиться и пусть не сегодня, а когда-то в будущем, то зачем этому оставленному пропадать зря… Вроде бы все это можно понять и объяснить. Но эта логика, по моему разуму, требовала и относительно честности от соседей, подобравших в надежде, что ты не схватишься, что-то из твоего имущества: ну, взял, ну, попользовался, но явился вдруг хозяин, скажи ему, что его весла от лодки, его кастрюли-миски, его ведра из бани, его кочерга и даже лопата для хлеба и рыбных пирогов, на которой и положено отправлять в печь подобные изделия, — мол, все это у меня, мол, если надо, то верну обратно. А то лучше сам, без всяких разговоров, верни на место в дом все, что успел там позаимствовать, если прибыл домой хозяин… Ан, нет… Держат мои соседи у себя по домам все мое прежнее имущество и молчат, будто и не знают, не ведают, куда что делось из моего дома. Я же жалею их и, прощая, молчу: не хочу портить себе те несколько дней на берегу озера, которые могут быть в этот раз очень счастливыми для меня.

Бог с ними — он им судья. Но все равно как-то неприятно, нехорошо: увидишь те же весла, когда-то старательно выделанные вот этими самыми руками, отворачиваешься сам от дорого тебе предмета — вроде как бы и не они, твои соседи, уволокли у тебя из дома все до последнего гвоздя, до пробок-предохранителей от электрического счетчика… а ты сам вроде бы как-то и виноват перед ними в том, что стали они, якобы, по твоей вине этими самыми умыкателями.

Те несколько дней, что остались мне до встречи друга-финна, употребил я и на частичное восстановление хозяйства… Ну, Бог с ней куда-то утащенной лодкой-кижанкой — у меня в машине лодка-резинка «Кайман 3» с трёхсильным подвесным мотором «Джонсон». Обойдемся этой посудинкой. А вот свою собственную кочергу к печи и свою собственную лопату для рыбников пришлось мне все-таки чуть ли не со слезами выпрашивать обратно все у той же соседки-дачницы, еще больше раздобревшей на пенсионных хлебах.

Кочергой и лопатой я наконец обзавелся, муку и все остальное для приготовления нашей традиционной пищи из рыбы: ухи, рыбных пирогов-рыбников, жареных окуней, — я привез с собой. В конце концов все более-менее устроил и даже дом вокруг окосил тоже привезенной с собой косой- избавил его от травы, поднявшейся вокруг чуть ли не в рост человека, а там и отправился встречать своего иностранного друга…

Наша, забытая Богом деревушку, которую ее прежние обитатели, а ныне просто дачники, вспоминают теперь только по летнему времени, моего финского друга совсем не удивила. Он рассказывает, что у них, на севере Финляндии, еще к восьмидесятым годам обезлюдило много поселений, где до этого жили люди, заготавливавшие лес. Лес вокруг вырубили, не стало работы и безработные лесорубы переселились в соседнюю Швецию, но свои прежние, осиротевшие ныне, дома помнили и каждый год летом на время отпуска приезжали только сюда, на родину. Словом, такие дачники-кочевники известны были и в Финляндии.

Мне хочется спросить Ялмари, как сохраняются оставленные хозяевами дома, кто сторожит их, следит за ними, но я не хочу лишний раз расстраивать себя — я заранее знаю, что сравнение нашей здешней жизни, где теперь ничего не оставишь без присмотра, с жизнью Финляндии будет явно не в нашу пользу.

Совсем не напугал моего гостя и мой старый дом, некогда крепостью-красавцем поднявшийся здесь над озерной водой, а теперь осевший на одну сторону и давно просивший капитального ремонта… Ялмари — потомственный столяр-краснодеревщих, внук финского фермера, так что такие же дома, как у нас в деревушке, помнит еще с детства. Этот уже потом, когда явился интерес к современным жилищам, прежние дома, рубленные когда-то, как и у нас, топором из леса-кругляка, стали забываться, но и сейчас у кое-кого из фермеров еще остаются, несут свою хозяйственную службу старые, в основном подсобные постройки, сработанные точно так же, как и наши сараи, амбары…

Ялмари с топором в руках обходит весь мой дом и, время от времени постукивая обухом топора по бревнам, по торцам сруба, пощелкивает языком и негромко повторяет свое финское одобрительное «хюве, хюве» — хорошо, хорошо.

Если такой дом немного восстановить, то у них, в стране Суоми, он мог бы стоить больших денег. Сейчас самый дорогой дом у них в сельской местности вот такой, сложенный из кругляка. В таком доме из хорошего леса более здоровая жизнь, чем в современном жилище из современного материала. Но хорошего леса, годного для такого строительства, в Финляндии уже почти нет…