Девять унций смерти - Сергей РАТКЕВИЧ

— В самом деле обижается? — смотрит Шарц на собаку. — Эрмина, ты что же это?

Та, повизгивая, виновато виляет хвостом.

— Рано еще играть твоему хозяину, — наставительно говорит ей Шарц. — Вот через недельку, — может быть. А может, и нет. Там посмотрим.

— Что ж, давайте и в самом деле посмотрим, коллега, — говорит профессор Брессак, устраиваясь так, чтоб Шарцу было удобнее его осматривать.

Скрипит калитка, скрипит снег, кто-то торопится в дом. Интересно, кто это? Медицинские светила, кажется, уже были, навещали заболевшего коллегу, а сменять Шарца вроде еще рано, он только что пришел, в конце концов. Да быть того не может, чтоб кто из его стипендиатов свою смену перепутал!

— Жермена, — улыбается профессор. — Приехала. А я тут…

— Жермена? — переспрашивает Шарц.

— Жена, — поясняет профессор.

Вот с женой профессора Шарц не знаком вовсе. Он и дома-то у профессора раньше не был. Не потому, что профессор никого к себе не приглашал, а потому, что застать дома его самого было крайне затруднительно. Профессор с легкостью отыскивался в библиотеке, на кафедре, на студенческих диспутах, иногда Шарцу казалось, что тот обладает волшебной способностью раздваиваться.

— Боже мой, стоит мне ненадолго отлучиться, как в этом доме непременно что-нибудь случается, — как бы обращаясь сама к себе, сказала мадам Брессак.

— А ты не отлучайся, — слабым голосом откликнулся профессор и показал своей жене язык. — Все время сиди дома, вяжи мне теплые носки и какие-нибудь дурацкие шарфики!

— Ага! А ты преподавать не ходи! — передразнила его она. — Все время сиди дома и распускай те носки, которые я свяжу!

Она скорчила уморительную рожицу.

— Шарфики забыла, — подсказал профессор.

— Что? Ах да! Как же это я? — подхватила она. — Шарфики тоже распускай! Это обязательно! Шарфики — это же самое главное!

— По крайней мере, моя работа рядом с домом, — победно усмехнулся профессор Брессак. — И я ничего не понимаю во всех этих нитках, из которых носки делаются…

— Кто ж виноват, что тебе так не повезло, что с работой, что с нитками?! — фыркнула она и тут же испуганно спросила: — Анри, что случилось?

— Ничего, — бодро соврал профессор. — Просто вот… решил поваляться немного.

— Поваляться… — мадам Брессак посмотрела на Шарца. — Доктор, это что-то серьезное?

— Жермена… — начал профессор.

— Молчи, пусть доктор скажет, а то ты мне сейчас наплетешь чего-нибудь…

— Я только хотел представить тебе бывшего своего ученика, а ныне прославленного олбарийского лекаря сэра Хьюго Одделла, — хитро улыбнулся профессор.

— Ой! Того самого?! — восхищенно воскликнула мадам Брессак. — Неужели?!

Шарц поклонился.

— Вот! — наставительно сказал профессор. — Видишь, какие у меня ученики! У тебя таких, небось, нет.

— Мои ученики все уши мне прожужжали плохими балладами в его честь, — вздохнула мадам Брессак. — Правда, лишь в одной из них упоминается, что сэр Хьюго лекарь…

— О чем же они тогда вообще писали? — удивился профессор.

— О гномах, о петрийском кризисе, о тайном-претайном лазутчике, о высокой миссии… — сказала мадам Брессак. — Модная тема, понимаешь ли…

Шарц только головой покачал.

Надо же! О нем, оказывается, баллады сочиняют!

Надо же! Оказывается, жена профессора — бард!

— Никогда бы не подумал, что кому-то захочется писать обо мне балладу, — заметил он. — Пусть даже и плохую. Все равно приятно.

— Взяла бы да написала сама. Хорошую, — посоветовал профессор своей жене.

— Нельзя же писать о том, чего не знаешь, — отозвалась мадам Брессак.

— Ну так знакомься, — усмехнулся профессор.

— Ты все-таки заговорил мне зубы! — возмутилась она. — Доктор! Сэр Хьюго! Расскажите мне сперва, что с ним случилось, а потом уж…

— Шарц, вы же не выдадите коллегу? — шутливо поинтересовался профессор.

— Вот еще! — ответно усмехнулся Шарц. — Родной-то жене? Разумеется, выдам! Я ж ведь не только лекарь, это — моя вторая профессия, а по своей первой профессии я — предатель. Так что не обессудьте, профессор. Мадам Брессак совершенно точно узнает, чего вам нельзя и чего следует остерегаться.

— Ты предаешь своего наставника! — переходя на «ты», возвысил голос профессор.

— И уже не первого по счету! — ехидно откликнулся Шарц. — Судя по моему предыдущему опыту, это дает отличные результаты!

* * *

Дверь отворилась бесшумно. Старая, скрипучая, рассохшаяся дверь. Лунный свет, словно взмах меча, упал в комнату, рассек ночной сумрак. А вслед за ним сквозь рассеченный надвое сумрак быстро шагнуло нечто. Так быстро, что и не понять — было, не было?

И тишина. Ни звука, ни шороха…

Хотя нет. Если прислушаться, можно уловить легкое дыхание спящего. Спокойное, ровное дыхание. Лунный луч, рассекая комнату, упирается в постель. Там, на постели, с головой накрывшись одеялом…

То, что шагнуло в комнату, замирает, прислушиваясь.

Тишина. Ночь. Все спят в гостинице. Лишь где-то далеко, неверным эхом, слышен голос ночного сторожа. Спят. Все спят. Для того и ночь, чтобы спать.

Если бы спящий мог проснуться, он бы услышал тихий, но при этом весьма отчетливый, ни на что другое не похожий звук. Звук, с которым кинжал покидает ножны. Если бы спящий проснулся… Он не проснется. Ему уже не суждено проснуться.

Неслышной тенью к спящему крадется убийца. Пол не скрипит под ногами, не шелестит одежда, даже дыхания не слыхать, словно тот, что пришел убивать, сам уже умер. Короткий замах — черной молнией на черноте, удар — почти неслышный, только постель сотряслась, словно спящий во сне ворочается.

Лунный луч на миг выхватывает лицо северянина. Растерянное лицо. Он торопливо откидывает одеяло, откидывает, чтобы натолкнуться на груду умело скрученных тряпок, в темноте и под одеялом так похожих на спящего человека.

«Дыхание! — мелькает в мозгу убийцы. — Тот, кто дышал, он… где-то рядом?!»

Разум вопит об опасности. Но слишком близка желанная цель…

Убийца откидывает подушку, где должно, где просто обязано было лежать то, за чем он пришел сюда, ради чего он затеял эту долгую охоту, рука выхватывает из-под подушки… маленький молитвенник.

«Не то! Не то, черт бы его побрал!»

Молитвенник открывается сам собой, в лунном свете убийца видит жирно отчеркнутые строки: «Прощайте врагов ваших!»

Это последнее, что он видит в жизни. Тугая петля внезапно захлестывает горло, кинжал сам собой выпадает из ослабевших рук, потом руки исчезают, исчезает все, кроме петли на горле и грохота в ушах, к глазам подплывает что-то багровое…

— Не надо ножом. Так удавим. Вон, видишь — крюк? Пусть думают — сам повесился, — слышит он шепот на чужом языке.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});