Комический роман - Поль Скаррон

армии императора было много. Она присоединилась к добровольцам, не пропускала случая показать себя и делала это с таким успехом, что даже император слыхал похвалы дону Фернандо. Она была достаточно счастлива, чтобы оказаться около него в то время, когда в пылу сражения, которое для христиан было неудачно, он попал в мавританскую засаду, будучи оставлен своими и окружен неверными, и он, очевидно, был бы здесь убит, так как под ним уже была убита лошадь, если бы наша амазонка не посадила его на свою и, употребляя в своей храбрости почти невероятные усилия, не дала христианам времени осмотреться и притти выручить этого храброго императора.

Столь прекрасный поступок не остался без вознаграждения: император дал этому неизвестному дону Фернандо очень доходное командорство[302] и кавалерийский полк одного испанского вельможи, убитого в последнем сражении. Он велел определить к нему также всю прислугу, какая полагается знатному человеку; и с того времени никого не было в армии, кого бы более ценили, чем эту храбрую девушку. Все мужские поступки так ей подходили, ее лицо было столь прекрасно и казалось таким молодым, ее храбрость была столь удивительной для ее молодых лет, а ее ум — столь восхитительным, что не было ни одной знатной особы или командира в войсках императора, которые не искали бы ее дружбы. И не должно удивляться так: все говорили о ней, а еще более о ее прекрасных подвигах, и она скоро вошла в милость у своего государя.

В то самое время из Испании прибыли новые войска на кораблях, привезших деньги и припасы для армии. Император сделал им смотр под ружьем, в сопровождении своих главных начальников; среди них была и наша воительница. Между новоприбывшими солдатами она увидела одного, которого приняла за дона Карлоса, и в этом не ошиблась.

Весь остаток дня она была в сильном беспокойстве и приказала разыскать его в лагере новых войск, но его там не нашли, так как он переменил имя. Она не спала всю ночь и, встав вместе с солнцем, отправилась сама искать своего дорогого возлюбленного, из-за которого пролила столько слез. Она нашла его и не была узнана, потому что не только выросла против того, какой он ее знал, но и цвет лица ее сильно изменился от африканского солнца. Она притворилась, что принимает его за другого своего знакомого, и спрашивала у него новостей о Севилье и об одном человеке, которого назвала первым именем, пришедшим на ум. Дон Карлос сказал ей, что она ошибается: что он никогда не был в Севилье, а что он из Валенсии.

— Вы крайне напоминаете одного человека, который мне очень дорог, — сказала ему София, — и из-за этого сходства я буду вашим другом, если вам не будет неприятно быть моим.

— Та же причина, — ответил ей дон Карлос, — какая вас побуждает предложить мне вашу дружбу, давно бы уже заставила меня предложить вам свою, если бы она стоила вашей. Вы напоминаете одну особу, которую я долго любил: у вас ее лицо и ее голос, но вы не ее пола, и, видимо, — прибавил он, тяжело вздохнув, — у вас не ее характер.

София не могла удержаться, чтобы не покраснеть при последних словах дона Карлоса, чего он не заметил, потому, быть может, что на его глазах навернулись слезы, и он не мог заметить изменения на лице Софии. Она была этим взволнована и, не будучи в силах скрыть более волнения, просила дона Карлоса притти к ней в палатку, где будет его ждать, и оставила его, указав ему свой лагерь, и назвалась кавалерийским полковником[303] доном Фернандо. При этом имени дон Карлос испугался, что не оказал ему должной чести. Он уже знал, как его ценит император, и что, хотя никому неизвестно, кто он, он разделяет благосклонность государя вместе с первыми придворными. Ему не стоило большого труда разыскать его лагерь и его палатку, которые были известны всем, и тот принял его так хорошо, как только простой дворянин может быть принят одним из Главных офицеров лагеря он опять узнал лицо Софии в лице дона Фернандо и был удивлен еще более, чем прежде, и главным образом ее голосом, который пронзил его душу и освежил воспоминание об особе, любимой им когда-то более всего в свете. София, не узнанная своим возлюбленным, просила его обедать с собою, а потом, велев выйти слугам и приказав никого не впускать, заставила дворянина из Валенсии рассказать ей еще раз о том, что она и сама хорошо знала об их общих приключениях до того самого дня, когда он принял решение увезти ее.

— Поверите ли, — говорил дон Карлос, — чтобы благородная девушка, которая получила столько доказательств моей любви и дала мне доказательства своей, оказалась неверной и нечестной и сумела скрыть от меня столь большие пороки и была столь ослеплена в своем выборе, что предпочла мне моего молодого пажа, увезшего ее за день до того, когда я хотел ее увезти?

— Но хорошо ли вы в этом уверены? — спросила София. — Случай — господин всех вещей, и он часто забавляется, посрамляя наши умствования самым неожиданным исходом. Ваша возлюбленная, быть может, была принуждена вас покинуть и, быть может, более несчастна, чем виновна.

— Дай бог, — ответил ей дон Карлос, — чтобы я хоть сколько мог сомневаться в ее поступке. Все беды и несчастья, причиненные ею мне, было бы не так трудно сносить и я не считал бы себя несчастным, если бы мог поверить, что она мне еще верна; но она верна вероломному Клавдио и только затем притворилась любящей несчастного дона Карлоса, чтобы лучше его погубить.

Тюрьма

— Из ваших слов видно, — возразила ему София, — что вы не очень любили ее: потому что вы обвиняете ее, не выслушав ее, и объявляете ее скорее злодейкой, чем легкомысленной.

— Но можно ли быть жесточе, — вскричал дон Карлос, — этой бесстыдной девушки! Ведь для того, чтобы не дать возможности подозревать моего пажа в ее похищении, она оставила в своей комнате, в ту ночь, когда она скрылась из дома отца, письмо, которое есть злая шутка и которое мне причинило слишком много горя, чтобы я мог его забыть. Я вам перескажу его, и вы сможете судить о том, на какое притворство была способна эта девушка.