Расследованием установлено… - Георгий Молотков

Что еще запало тогда в память? Пожалуй, косые солнечные лучи за окном, в которых кисеей зависла легкая июньская пыль над перегруженным транспортом Литейным, и контрастная шуму, грохоту улицы, остающемуся по ту сторону толстых оконных стекол, размеренная кабинетная тишина, в которой с молчаливой ритмичностью раскачивался золоченый маятник больших напольных часов.

Мог ли знать тогда молодой человек, новоиспеченный сотрудник, с которым вели напутственную беседу, что часы эти уже отсчитывают для него качественно новое время? Нет, конечно же. Ибо все узнается в свой срок.

Потом я не раз задумывался над тем, почему именно с такой категоричностью, с такой безоговорочной жесткостью, не прибегнув даже к мнимой дипломатии, говорил тогда со мной тот человек. И не находил ответа.

А недавно мне все стало ясно. Я узнал про него то, чего не знал раньше. Как бы заглянул в его изначальность.

В шестнадцать с небольшим был он участником обороны Ленинграда. И не просто подростком, вставшим наравне со взрослыми на рабочее место в блокированном фашистами городе, а мастером производственного обучения в ремесленном училище. Наставником таких, как он сам. Он боролся с фашистами не по-детски: взрослые доверили ему подготовку кадров для трудового фронта сражающегося города.

Логикой борьбы вычерчена из этой точки биографии вся его последующая жизнь: комсорг ЦК ВЛКСМ на одном из легендарнейших предприятий Ленинграда, затем — профессиональный партийный работник, потом — чекист… Жизнь по шкале ценностей, обязывающих везде и всегда говорить правду и действовать только согласно ей.

Он и мне тогда просто-напросто сказал правду, а я ее не сумел понять.

…Спускаюсь вниз, где в вестибюле висит памятная доска с надписью: «Здание полномочного представительства ОГПУ в ЛВО сооружено по инициативе С. М. Кирова. Здание заложено 15.IX.1931 г., окончено строительством 7.XI. 1932 г.»

Предъявив дежурным на вахте удостоверение, выхожу на улицу и под зеленый сигнал светофора быстро пересекаю Литейный. Вот и остановка. Прежде чем сесть в подъезжающий троллейбус, по привычке оглядываюсь на здание.

Высокое, безукоризненно чистое в своих строгих геометрических очертаниях, застекленное по боковым широким граням во всю вертикаль, оно похоже на кристалл. Не потому ли, глядя на него, всегда вспоминаю слова Дзержинского о том, что чекист «должен быть чище и честнее любого», «должен быть, как кристалл, прозрачным»?

По вечерам, когда схлынут дневные дела и заботы, здание Управления КГБ пустеет. На рабочих местах остаются лишь те, кому в эти сутки нельзя не хлопотать, да дежурные службы. Затихают торопливые шаги на лестничных переходах. Умолкают телефонные звонки за дверями кабинетов. Одно за другим гаснут на темнеющем фасаде окна, все более сливая с уличным сумраком пепельно-бежевую кубическую громаду.

И тогда на одном из этажей здания в полусумрачном пространстве коридора вспыхивают лучи подсветки. В их приглушенном сиянии еще более рельефно и выразительно, чем днем, обрисовывается на фоне обращенного во двор окна высокая, кованная из металла эмблема — щит и меч. Символ миролюбивой стойкости и мужества. Символ силы. Символ бдительной доброты.

Кажется, что в этих жестких и одновременно стремящихся к овалу линиях, в этих очертаниях монолитного единства живет, как вздох запечатленной Истории, заповедное: «Если кто с мечом к нам придет…»

Но не только давнее предостережение сокрыто в эмблеме. Она вся — надежность. И тысячу раз прав был тот, кто, выносив в сердце книгу о надежности и самоотверженности людей в нечеловеческих, казалось бы, испытаниях, назвал ее просто и ясно: «Щит и меч».

Величаво и торжественно покоится прямой меч на овальном щите. А напротив, по другую сторону коридора, золотыми буквами занесены на мраморную мемориальную доску имена тех, кто, храня верность долгу, геройски погиб на боевом посту.

Вечная память им, поднимавшим меч, готовый всегда остановиться.

Ибо повинную голову этот меч не сечет.

Перечитываю фрагмент из публичного заявления Репина:

«Неопровержимость доказательств и беседы со следователем, который проявлял тактичность и терпение, со всей убедительностью показали мою неприглядную роль в политических махинациях, проводимых разного рода антисоветчиками из числа моих знакомых, убедили меня, как глубоко я ошибался и какой вред своей деятельностью нанес нашей стране, нашему народу».

Прочитав этот текст, в комментариях, как говорится, не нуждающийся, но пояснения к которому все-таки хочется услышать, поднимаю глаза на моего собеседника.

У старшего следователя по особо важным делам Жерлицына негромкий голос. Он говорит неторопливо, делая время от времени небольшие паузы между фразами: сказывается профессиональная привычка тщательно взвешивать каждое слово, перед тем как произнести вслух.

Разговаривая с ним, невольно подстраиваешься под его манеру вести беседу.

— Валерий Николаевич, вам, пожалуй, больше других следователей довелось непосредственно работать с Репиным. Теперь, когда вся работа уже позади, можно, наверно, вполне определенно сказать, в чем была главная трудность. В чем же?

Он задумывается на две-три секунды, не более.

— Их было несколько. Во-первых, трудность состояла в том, чтобы в полном объеме вскрыть всю его преступную деятельность. Вскрыть и устранить вредные последствия для государства. А они могли быть весьма серьезными, ведь он совершил преступление, связанное не только с антисоветской агитацией и пропагандой, но и предусмотренное статьей шестьдесят четвертой Уголовного кодекса РСФСР. Это — измена Родине в форме оказания иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против Советского Союза. Понадобился труд очень многих людей, чтобы, как я уже сказал, в полном объеме выявить проводившуюся им враждебную деятельность и принять затем необходимые предупредительно-профилактические меры для нейтрализации отрицательных последствий.

— А вторая трудность?

— Вторая трудность, как ни странно, возникла практически после того, как успешно преодолели первую. Дело в том, что в процессе следствия стало совершенно очевидно, что Репин — только исполнитель. А инспираторы, увы, оказались вне прямой досягаемости — за рубежом. Именно с Запада направлялась и всячески стимулировалась деятельность Репина как «фондовика». Поэтому встала задача изобличить инспираторов и при этом показать всю неприглядность и самого так называемого «фонда помощи политзаключенным в СССР и их семьям». Ведь на Западе его называют еще и «русским общественным фондом», хотя в действительности никакой он не общественный, а создан спецслужбами США, и именно ими используется в антисоветских целях.

Тонкость состоит в том, что еще в 1933 году при установлении дипломатических отношений с нашей страной США дали обязательство не субсидировать и не поддерживать какие-либо организации и группы, ставящие своей целью свержение или подготовку к свержению правительства СССР. Вот откуда взялась и эта вывеска — «общественный фонд». Надо было сорвать ее и показать истинное лицо тех, кто под ней скрывался. Как вы знаете, это было сделано достаточно убедительно. В течение 1983 года по результатам следствия Ленинградское телевидение выпустило в эфир серию передач. В них использовались видеозапись выступления Репина с чистосердечным заявлением и другие материалы, в которых раскрывалась подрывная деятельность «фонда» и инспираторская роль ЦРУ США.

— А что, на ваш взгляд, явилось самым трудным во всей этой работе, если посмотреть прежде всего с точки зрения нравственной?

— Самым трудным было отстоять Репина от… самого себя. Следствие доказало, что обвиняемый не только виновен, но к тому же еще и жертва. Запропагандированная и запрограммированная зарубежными антисоветчиками жертва. Мы довольно скоро разобрались, что перед нами не идеолог, не вдохновитель враждебной деятельности, а функционер, запрограммированный на практическую борьбу, который выполнял возложенную на него задачу — концентрировать вокруг «фонда» негативно настроенных лиц и работать с ними.

— Ну а каковы ваши личные впечатления от работы с ним? Особенно на первом этапе следствия, когда со стороны арестованного к следователю были только отрицательные чувства?

Первая реакция собеседника — жест рукой, каким отмахиваются: мол, не напоминай! Потом поясняет:

— Досталось, конечно. К каждому допросу готовился, как к экзамену. Хотелось достучаться к человеку. Иногда, не поверите, по ночам не родственники снились, а тот, кого завтра опять на допрос вызывать. Потом уже потепление наступило… Но легче все равно не стало.

— Я знакомился с протоколами допросов. Те, что были в первые месяцы, оставляют тяжелое впечатление. Что помогло вам преодолеть предубежденность того, с кем пришлось иметь дело?