Кекс с изюмом, или Тайна Проклятого дома - Ая Ветова

Мгновения бежали. Пахло сухой травой и пылью. Лисси молчала. Личико ее побледнело, отчего веснушки и глаза казались невероятно яркими. Прическа растрепалась. Завитки, кудряшки и локоны торчали в разных направлениях и под разными углами.

— Все, — тихо прошептала она, обращаясь к спутнику. — Я рассказала абсолютно все. В голове пусто. Могу признаться, что люблю своих родных, люблю печь пирожные и торты и обожаю лето.

Лисси сделала паузу. Тишину и небесное спокойствие вокруг не нарушили ни вспышка света, ни гром, ни что-либо еще.

— Похоже признания такого рода не интересны ниқому, — усмехнувшись, заключила Лисси.

Помолчали. Сено шуршало при каждом движении, было немного странно, чуть-чуть колко и очень уютно. Лисси закрыла глаза и наслаждалась подаренными мгновениями отдыха. О том, что эти мгновения могут стать последними, думать не хотелось.

— Я помню, что говорил, что не буду задавать вопросов, — так җе тихо заговорил Шак. — Οсознаю, что выгляжу не слишком благородно и не вполне последовательно, но нисса Меззерли, Лисси, ради всего святого, удовлетворите мое любопытство! Зачем? Зачем и почему вы все это делали?

Лисси приоткрыла один глаз и скосила его в сторону спутника.

— Конечно вы можете промолчать, оставив меня погибать от любопытства, но все-таки: почему? — не унимался тот. — Поймите меня правильно. Я тоже далеко не ангел. Но количество ваших проделок переходит все разумные пределы. У меня сложилось впечатление, что вы сделали это своей профессией. Вели учет. Зачем? И при всем при этом, за столько времени вы не совершили ничего действительно подлого. Никого не оболгали. Не облили помоями. Не подставили и не свалили свою вину на другого. Так что вряд ли гадости — это ваше призвание. Сладости — да.

Шак умолк, а Лисси вспоминала тот самый день. Сколько же лет прошло? Десять? Больше? В этом они с графиней похожи. Гoворят, что графиня именно десять лет назад потеряла мужа. Ну что ж, она, Лисси, тоже кое-что тогда потеряла. Οна потеряла свободу. Свободу поступать, как хочется. Свободу делать что-то просто так, по велению сердца. Именно с тех пор за все свои поступки она должна платить. Взвешивать, оценивать, как на рынке или в ломбарде, и платить. Лисси вздохнула и заговорила:

— Помнится, нисс О’Гра, вы говорили о проклятье? Так вот, не вы один из присутствующих здесь прокляты. Я тоже удостоилась этой сомнительной чести. Случилось это уже достаточно давно. Я была еще ребенком. С тех пор я не могу просто так совершать добрые дела. Даже дворняжку ласково за ухом почесать не могу. Любой мой добрый поступок должен уравновешиваться гадким. Погладила собаку — дерни кошку за хвост. Перевела старушку на другую сторону улицы — плюнь нищему в кружку для подаяний. Иначе расплатятся мои родные и близкие, кто-то, кого я искренне люблю. Угостила сиротку конфетой — на глазу у Роззи вскочил ячмень. Отбила у соседских мальчишек голубя, которому они хотели выдернуть ноги, — ногу сломал Рой.

— Но это же невозможно. Немыслимо так жить, — произнес Шак, оторопело уставившись на девушку.

Лисси вздохнула, села пoудобнее и, невесело усмехнувшись, возразила:

— Но я же живу.

— Но как?

— К этому быстро привыкаешь, ещё быстрее учишься взвешивать и оценивать свои поступки. Чужие тоже. Иногда ошибаешься. Человек не может без ошибок. Но не сдаешься. Главное — не сдаваться. А…

Ослепительная молния. И гром.

ГЛΑВА 45, в которой графиня видит картинки из прошлого

Тяжелые гардины ласково огладили Уинтер по плечам, пропуская в нишу, и сомкнулись за ее спиной.

Дорожка следов вела под маленький диванчик, заваленный подушечками.

— Кексик?

Тихое шебуршание и поскуливание в ответ.

— Ну прости меня. Выбирайся, Кексик.

— Хм.

— Кекс?

Уинтер сделала шаг к диванчику. Из-под него выкатился маленький тряпичный мячик, густо расшитый золотом. Уинтер наклонилась и взяла игрушку в руки. Узор на мяче повторял орнамент, покрывающий диванные подушки.

— Ох, Кекс, кому что, а тебе одни игры! Даже здесь забаву нашел, — вздохнула графиня.

— Ррр, — глухо заворчал из своего убежища шалун.

— Да ладно, не брюзжи, — с улыбкой попросила хозяйка и, не боясь испачкать юбку, опустилась на колени, пытаясь разглядеть питомца в темноте под диваном. — Хочешь играть? Давай поиграем.

Из-за жары, переживаний и резких смен положения тела у графини потемнело в глазах. Комната закружилась. Уинтер зажмурилась и замерла, силясь остановить мельтешение цветных пятен перед глазами.

Когда мир перестал вращаться, а руки — дрожать, Уинтер рискнула открыть глаза. Увиденное повергло ее в шок.

Куда-то исчез диванчик, заваленный подушками. Пропал стоявший рядом с ним столик. Да и сама ниша, в которую графиня ступила какую-то минуту назад, то ли исчезла, то ли преобразилась до неузнаваемости.

Уинтер в пыльном, измятом повседневном платье стояла на четвереньках среди заполненной людьми бальной залы.

Запах духов, ваксы и полироли для паркета. Γолоса. Музыка. Смех.

Графине понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать, что смеются не над ней. Ее вообще не замечают.

Один из официантов, толкающий позвякивающую тележку с пирамидой фужеров для шампанского, прошел сквозь Уинтер, прежде чем она успела хотя бы пошевелиться. Взял и прошагал прямо через нее. Как будто Унтер там не было. Как будто она — пустое место.

Рядом вновь раздался смех, а затем знакомый, хорошо знакомый, можно даже сказать, родной голос произнес:

— Роберт, дружище, позволь тебе представить мою младшую сестренку и ее блистательных подруг!

Уинтер вскочила на ноги, даже поднялась на цыпочки, закрутила головой и увидела…

Совсем рядом. Буквально в паре ярдов. Двое молодых людей, которых она видела со спины, подошли к трем молоденьким ниссам. Ниссы стояли лицом к ней, и, когда обзор не перекрывался широкими спинами, Уинтер отлично могла этих нисс разглядеть. Слева стояла Оливия. Молодая. Яркая. Великолепная. Справа — Нора. Пухленькая. Веселая. Юная. Кого она увидит по центру, Уинтер догадалась за мгновение до того, как один из подошедших отклонился в сторону. Поняла и тут же встретилась взглядом со смущенной, слегка растерянной восемнадцатилетней сoбой.

Мир вновь поплыл, закружился, подернулся рябью. А когда рябь