Моргенштерн (сборник) - Михаил Харитонов

Дальше всё пошло как по маслу. На панель мне выходить не пришлось — я спокойненько меняла одного мужчину на другого, ища то, что мне нужно. Увы, времена КГБ прошли, а образовавшиеся на его месте частные структуры занимались в основном мелочёвкой. В общем-то, мир российской спецуры оказался мелким и вонючим. Мне пришлось переспать с дюжиной мелких жуливок, прежде чем я вышла на одного из ваших агентов, генерал. Которому я и дала себя завербовать. Просто потому, что вы были единственной российской организацией такого типа, у которой были деньги. Нормальные деньги.

Вы помните нашу первую встречу, генерал? Лично мне особенно запомнилось ваше выражение "мы просто защищаем национальную безопасность… в нашем понимании, конечно". Ну и — "ты уверена, что из тебя получится Мата Хари?". И рука, мнущая мою грудь под кофточкой.

Мне, кстати, стало ужасно смешно, когда я через десять минут (когда вы собственночленно проверяли меня на Мату Хари) узнала (угадайте, от кого?), что в моём досье в графе «специализация» вы недрогнувшей рукой написали — «подстилка». Нет, нет, я не обиделась — мне и вправду было смешно. Особенно когда я подумала, во что вам обойдутся мои услуги, генерал. Я намеревалась стать самой главной статьёй расходов всей вашей лавочки.

Дальше было несколько мелких заданий. А потом история с Репой, который сам умер.

Рассказать, как это было на самом деле?

Не знаю даже, стоит ли это писать… Репа был вашей головной болью, шеф. Отчасти потому, что вы его проглядели — ещё в те баснословные времена, когда вы ещё не были генералом, а он был вообще никем. Точнее, его проглядела ваша старая контора, Пятое Управление, в котором вы тогда подвизались. Но Репа было до такой степени ничтожеством, что у него не было даже постоянного куратора. Это потом, когда началась перестройка, когда несерьёзные люди бросились на Старый Арбат торговать пирожками с котятами и подержаными красными знамёнами, а серьёзные досиживали последние сроки, Репа (тогда ещё просто Павел Репин) тихо-мирно сидел в кафешках и пельменных и калякал о всяком-разном с приземистыми хозрасчётными мужичками, получившими из рук правительства "хозяйственную самостоятельность", и желавшие иметь с неё пыжиковые шапки. В восемьдесят девятом Семён как-то внезапно всплыл в Израиле, с роскошной ксивой на имя Пейсаха Рейхлина (с этим он немного перестарался: провинциальные мама с папой не догадались снабдить прыткого отпрыска сколько-нибудь убедительной жидовской мордой), потом немножко помаячил в советско-израильском совместном предприятии, слил с него какие-то маленькие деньги, и снова ушёл под воду. Далее — Америка, Германия, Чехия, снова Россия, но всё ещё ничего серьёзного, ничего особенно серьёзного на общем фоне свинцовой синевы со сполохами. До девяноста шестого, когда в среде крупногго криминала вдруг стало как-то тесно, а потом из этой тесноты выплыла круглая физиономия Репы. Возмужавшего, взматеревшего, и уже представляющего серьёзную угрозу национальной безопасности — в нашем понимании, конечно.

Видите, генерал, как я хорошо помню ваши объяснения. Вы ещё удивлялись моей слуховой памяти. А ведь это так просто — помнить всё, что слышишь. Достаточно иметь хорошие отношения с ушами.

Я могу, конечно, продолжить. Уже про то, что узнала от вашего, генерал, болтливого дружка. Не буду, не беспокойтесь, не буду. Репа очень, очень мешал вам, генерал. И вы не могли его убрать. Никак не могли. "Единственный приемлемый вариант, — говорили вы, тщетно пытаясь раскурить трубку (ваша очередная попытка освоить дорогие увлечения, не первая и не последняя, ещё было вино и высокая кухня — а хотелось-то «Приму» и картошечки с лучком) — заключается в том, чтобы он умер сам. Так, чтобы его руководство знало это точно."

Увы, Пашино руководство действительно было лучше не дразнить. Тут вы были правы, генерал. В случае насильственной смерти своего агента оно предприняло бы адекватные меры.

В общем-то, Репа был на редкость неприятный человек — и снаружи, и внутри. Первый раз я выяснила это в сортире недешёвого ресторана, в мужском отделении, где отчаянно воняло цветочным дезодорантом. Я подавала себя как женщина средней ценовой категории, и Паша решил, что по совокупности понесённых им расходов он может распробовать товар на месте. Я чего-то подобного и ожидала — однако, после всего писька долго выговаривала мне, что я сильно рисковала: оказывается, у Паши редко что-то получалось в полевых условиях.

Интересно, как она смогла это узнать за две минуты.

Я, конечно, была в курсе, что Репа выделялся даже на фоне той среды, в которой он делал свой бизнес. В принципе, такие люди долго не живут, но Паше везло: несколько серьёзных людей, с которыми у него были проблемы, отправились на тот свет чуть раньше, а потом он занял особую нишу и особую крышу, и трогать его перестали.

Интереснее было то, что Пашины потроха тоже его не любили. Очень не любили.

Это не такой уж редкий случай, когда всё тело человека дружно ненавидит его глотку. Тело Репы несколько хотело его убить — вместе с собой, разумеется. Помеха состояла в том, что Репа был очень осторожен. И даже разваливающаяся печень, испорченный обмен веществ, висячее пузо, тахикардия, и прочие прелести жизни, научили его только одному — быть ещё осторожнее. На стороне Паши (то есть его глотки) был, кажется, только спинной мозг, с его холодной змеиной логикой, да ещё кой-какой малопривлекательный ливер. Интересно, кстати — многие ли понимают, что выражение "жопой чуять" надо понимать буквально? Впрочем, те, у кого хорошие отношения с толстым кишечником, возможно, о чём-то таком догадываются. Увы и ах, интуицией заведуют именно эти части тела, точнее — соответствующие участки мозга… Как бы то ни было, умной спины и чувствительной жопы ему вполне хватало, чтобы существовать дальше, и, более того, представлять угрозу национальной безопасности, — и вашей, генерал, лично.

Паша был осторожен. Он не курил, пил умеренно, вовремя принимал лекарства. Не водил машину, потому что не доверял своим глазам и рукам (и правильно делал). У него был очень большой список всяческих «не», который он строго соблюдал — поскольку Репа твёрдо решил прожить как можно дольше. Столь же бдителен он был и по отношению к житейским обстоятельствам. Он отнюдь не страдал авантюризмом, несмотря на род занятий и образ жизни. Другие рисковали и делали глупости — Паша почти не рисковал и старался глупостей не делать. Он играл наверняка, и прилагал все силы к тому, чтобы обеспечить себе этот верняк.

Я провела с Пашей три недели — хотя от некоторых привычек Репы меня воротило, особенно от запаха изо рта (он не убирался никакими средствами: гнилой желудок не давал забыть о себе), пристрастия к «берхеровке» (мерзкая горькая настойка, к которой Пашу приучился в Праге), а также от словосочетания "дай впендюрить", которым он выражал желание повозиться на моём теле. Репа был прост, как репа, и не любил никаких штучек. Он влезал на меня, пыхтел, быстро спускал, иногда после этого целовал в ключицу. Моей письке понадобилось несколько дней, чтобы объяснить его дурацкому хрену, как он должен себя вести, чтобы хозяину было хорошо. Паша воспринял произошедшие с ним изменения адекватно: он решил, что нашёл Свою Женщину, Предназначенную Ему Богом, подарил мне брюлики в уши, и даже начал задумываться о том, чтобы предложить мне всё остальное (включая руку и сердце). К счастью, на сей момент моя умница уже знала про Репу всё что нужно. Всё в его теле уже было готово умереть — не хватало только пары идей, которые мы и подкинули.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});