Жанна дАрк из рода Валуа. Книга третья - Марина Алиева

– И правда.

* * *

Осада Ла-Шарите провалилась.

Замерзающие солдаты ползли на штурм с явным принуждением. На советах в палатке д'Альбре уже не раз поминали короля Генри, увязшего под Мо примерно при тех же погодных условиях. Жанну приготовились не слушать вообще, но она молчала, осознав, наконец, всю нелепость похода, в который ей позволили отправиться.

Кое-как продержались с месяц на вялых атаках и отправились восвояси.

Шарль был доволен. Популярность военных действий таяла на глазах, и никто уже не замирал благоговейно при появлении Жанны. Простолюдины на улицах ещё могли покричать, заметив её выезд, но при дворе, в лучшем случае, ограничивались дежурными улыбками. Герцогиня Анжуйская притихла, а её Рене, крайне раздражавший Шарля своими разочарованными взглядами якобы старшего братца, вообще скоро должен был покинуть двор.

Вот уж за что спасибо герцогу Филиппу! Никто не сомневался – именно с его подачи осмелел вдруг граф де Водемон, который потребовал права на герцогство Лотарингское. Учитывая, что Карлу Смелому править осталось недолго, притязания были вполне обоснованы – по женской линии Водемоны являлись потомками Фридриха IV, сто лет назад правившего Лотарингией. Однако, граф, даже при всех обоснованных правах, ни за что не отважился бы на это, не стой у него за спиной Бургундия. Так что, после Рождества Рене поедет утрясать личные дела, и разочаровываться в короле станет уже некогда. Алансон дуется в Анжере, бастард вернулся в Орлеан, а без них прочие военачальники Жанны были уже не так активны.

Вот теперь девушка могла видеть своего короля и говорить с ним сколько угодно, жаль, правда, что сказать ему уже было нечего. Вчерашние соратники, с которыми она могла бы обсудить своё нынешнее положение, были удалены, кто куда. Хотя, и те, кто остался при армии, не столько воевали, сколько задирались с кочующими отрядами наёмников и бургильонов, продолжавшими обшаривать страну, словно карманные воры. Д'Олон слишком смущался неприязнью двора, особенно заметной для любого, искренне любящего Жанну, но, вместе с тем, всё ещё чувствовал священный трепет перед этим двором. Раймон же, напротив, заскучал настолько, что взялся вдруг изучать грамоту и, высунув язык, каждую свободную минуту, скрипел пером. А Клод…

Жанна ничего о ней не знала, кроме того, что жива и того, что её где-то прячут до полного выздоровления. Выяснять где именно она не решалась после того, как барон де Ре, отводя глаза, путано дал понять, что «для Клод будет лучше пока исчезнуть», и что он обо всём позаботится. Это странное поведение и нежелание открыто смотреть ей в глаза Жанна отнесла за счёт слухов о, якобы внезапном сближении де Ре и Ла Тремуя. Говорили, что барон, слишком заигравшийся в преданность Деве, желает таким образом восстановить прежнее положение при дворе и ищет покровительства министра. И без того подавленная, Жанна приняла и это, как принимают невзгоды люди, потерявшиеся под их обвалом. В конце концов, всякий устраивается в этой жизни, как умеет, лишь бы на Клод это не сказалось. Впрочем, де Ре всегда был к ней добр…

– Вы поможете ей вернуться домой? – только и спросила Жанна у барона.

– Без тебя она всё равно не вернётся…

Жанне показалось, что прозвучало это, как намёк. Но сама она, даже если бы и захотела, уйти не могла. После неудачной осады Ла-Шарите заикнулась было перед королём, спросила, нельзя ли ей вернуться к деревенской жизни, и увидела на лице Шарля полнейшее недоумение.

– Ты хочешь нас оставить?! Бросить на произвол судьбы после того, как все мы, и я первый, не мыслим Францию без её Девы?!

– Я могу поселиться где-нибудь в Шампани, если ваше величество не хочет отпустить меня в Лотарингию.

– Я не хочу отпускать тебя вообще, – заявил Шарль. – Господь велел тебе придти сюда, но уходить назад или оставаться, предоставил решать мне. Или с тобой здесь плохо обращаются? Мало почитают?

– Нет.

– Значит, больше об уходе не говори.

Не придумав, чем ещё отличить Жанну, но желая показать всем, насколько благодарным он умеет быть, король осыпал благодеяниями её братьев. Теперь вся семья носила титул «дю Лис», и произведённый в оруженосцы Жан не знал куда себя девать от распиравшего его счастья.

На рождественском приеме, слушая от них слова благодарности, Шарль был особенно любезен и весел.

– Правда я хороший король? – спрашивал он, наклоняясь интимно к ушку мадам де Ла Тремуй, за которой весь вечер слишком открыто волочился.

– Лучший в Европе, – страстным шепотом отвечала мадам.

Ничуть не смущаясь присутствием супруга, она так же открыто короля поощряла.

– Вы тоже считаете, что я лучший? – поворачивался Шарль к Ла Тремую.

– О, сир… – бормотал тот и натянуто улыбался.

Ему трудно было бы сказать что либо другое. Одаривая, щедро, но избирательно, король назначил его губернатором Компьеня, а мессира де Флави – человека Ла Тремую весьма преданного – капитаном тамошнего гарнизона. Само собой, это последнее назначение было своеобразным комплиментом министру, который покровительствовал де Флави. Но почему-то триумфатором себя Ла Тремуй не ощущал. Губернаторство предполагало частые отлучки от двора и ответственность такого рода, которая может помешать уследить за всем сразу… И дело даже не в жене – её расчётливость не позволит ей сделать глупость – но угнетала, как ни странно, именно невозможность понять, что же угнетает? В воздухе вокруг словно веяло отголоском неясной, непонятной пока тревоги, и даже вид каменно застывшей герцогини Анжуйской Ла Тремуя не радовал. Опалы для неё не последовало, значит… О, Ла Тремуй отлично знал, что значит присутствие герцогини при дворе, пусть даже и без прежнего влияния. Эта ловкая бестия оправится от чего угодно! За целый вечер она не кинула ни одного, даже косого взгляда в ту сторону, где маялся, пожирая её глазами смазливый де Руа, зато имела продолжительную беседу с господином Монстреле, этим писакой, служащим бургундскому дому. Монстреле ещё летом приехал вместе с герцогом Филиппом на переговоры, и французский король крайне заинтересовался его подробными и беспристрастными описаниями прошедших сражений и прочих событий, включая и коронацию самого Шарля. «Я бы доверил вам летопись своего правления, – сказал король, – кабы знал, что оно будет достаточно славным». «Ваше правление, сир, обречено на славу», – поклонился Монстреле. И вот, пожалуйста, теперь он разгуливает на рождественском приёме, разодетый в пух и прах на бургундские деньги, всё осматривает и что-то там пописывает! Его величество пожелал иметь подробное описание празднеств своего первого КОРОЛЕВСКОГО рождества, и не нашёл никого лучше проклятого пикардийца! Когда Ла Тремуй заговорил с ним, чтобы узнать, в каком свете хронист намерен осветить неудачу французских войск под Ла-Шарите, в ответ он услышал: «Неудача есть неудача, сударь. Но, поверьте человеку, который сделал наблюдательность почти ремеслом, честность и в наши дни всё ещё добродетель. Истинно великим она не вредит». И при этом ничтожный Монстреле улыбался так, словно имел в виду много больше того, что сказал…

Честность… Да что он понимает?! Спроси его сейчас, какие дела связывают их с Анжуйской мадам, куда денется честность самого господина Монстреле?!

Ла Тремуй злобно осмотрелся.

В какой-то момент глаза герцогини и министра встретились. И ответная откровенная ненависть во взгляде мадам Иоланды совсем испортила ему настроение. Хорошего этот взгляд не сулил, особенно учитывая тот факт, что девчонка, приберегаемая для чего-то неведомого, так и не найдена до сих пор. А что если королю придёт на ум спросить о ней?!

Ла Тремуй глянул в сторону Шарля. Его величество, изрядно захмелев, почти упал лицом в изгиб шеи мадам Катрин. А та, смеясь грудным волнующим голосом, стрельнула глазами в мужа, будто говорила: «Не смейте ревновать, сударь, я терплю это ради вас!».

К Ла Тремую подошёл Гийом де Флави.

– Безмерно благодарен вам, мессир, – поклонился он. – В ответ вы всегда можете рассчитывать на мою преданность.

– Буду иметь это в виду, – пробормотал Ла Тремуй, еле заставив себя повернуться к де Флави. – Свою должность вы заслужили по праву. Его величество не сомневается, что Компьень отныне в преданных руках. Как, впрочем, и я не сомневаюсь в этом нисколько…

Ненавидящий взгляд герцогини Анжуйской ещё висел перед глазами, как чёрное пятно после долгого глядения на яркий свет, и голос министра внезапно обрёл строгость.

– Однако, эти слова говорятся всем при подобных обстоятельствах. Вас же. Флави, я выделяю особо, потому что по-настоящему преданных куда меньше, чем надежд на них. Вам воздух Компьеня не повредит, скорее, вы сделаете его чище. И, когда возникнет нужда…

Ла Тремуй запнулся, но по глазам де Флави было видно – он понял.