Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай

кое-кто высказывал удивление: зачем нужно было пускать еще один корабль по точно такой же программе, по которой уже слетал другой всего две недели назад?

О том, что этот пуск – последняя, генеральная репетиция перед полетом человека, мало кто знал…

Вот сколько событий – пусть достаточно мелких, по существу никак не повлиявших на общий ход дел, но тем не менее на какое-то время занявших умы обитателей космодрома – повлекло за собой присутствие собак на борту кораблей-спутников.

В отличие от них манекен, как существо неживое (которое, например, объесться чем-либо было не в состоянии), казалось бы, никаких дискуссионных проблем вызвать не мог. Не должен был… Однако это только так казалось. Как вскоре выяснилось, одна из извечных общих проблем моделирования – об оптимальной мере приближения модели к натуре – проявила себя и здесь.

В одной из комнат пристройки к монтажно-испытательному корпусу расположились «спасенцы» – представители конструкторского бюро, создавшего катапультируемое кресло и скафандр космонавта. За несколько дней до пуска корабля-спутника – это было, если не ошибаюсь, как раз в день моего первого приезда на космодром – они предъявили Королеву и нескольким «сопровождающим его лицам» все свое хозяйство в собранном виде: кресло и прикрепленный к нему системой привязных ремней облаченный в ярко-оранжевый скафандр манекен.

Изготовители манекена постарались, чтобы все – во всяком случае, все доступное обозрению – в нем было «как у человека». А посему сделали ему лицо совершенно человекоподобное: со ртом, носом, глазами, бровями, даже ресницами… Я не удержался от реплики, что, мол, увидев такую фигуру где-нибудь в поле или в лесу, наверное, в первый момент принял бы ее за покойника.

И действительно, было в сидящем перед нами манекене что-то мертвенно-неприятное. Наверное, все-таки нельзя, чтобы не-человек был чересчур похож на человека.

Манекены! За годы работы в авиации я не раз имел с ними дело. Почему-то их называли Иванами Ивановичами, и это прозвище (как и многое другое, унаследованное космосом от авиации) оказалось в ходу и на космодроме.

Мое первое близкое знакомство с Иваном Ивановичем состоялось во времена, когда только что народившаяся у нас реактивная авиация вызвала к жизни новые средства спасения – катапультируемые кресла. Тогда-то мне вместе с моими коллегами и пришлось впервые заняться отстрелом этих кресел с борта летящего самолета.

Конечно, предварительно кресла были тщательно отработаны на наземной катапультирующей установке, иначе в испытательной авиации не бывает: все, что будет испытываться в воздухе, сначала всесторонне исследуется на земле.

И вот я взлетаю на двухместном тренировочном реактивном истребителе УТИ-МиГ-9. Мое место в передней кабине. А в задней находится манекен. Повернув голову до отказа, насколько позволял мой собственный шлемофон и привязные ремни, я мог краем глаза лицезреть своего механического пассажира. Как и следовало ожидать, он сидел спокойно и ни малейшего волнения по поводу предстоящего ему катапультирования не проявлял. Метрах в тридцати правее и немного сзади на другом истребителе идет мой коллега летчик-испытатель В. А. Быстров. Как всегда при полете на параллельных курсах, кажется, будто его машина зависла в воздухе на одном месте: то качнется, то «вспухнет» метра на три вверх, то слегка провалится вниз, но все это вокруг одного и того же положения – скорость, с которой оба наших самолета, будто соединенные невидимыми связями, стремительно летят вперед, непосредственно никак не ощущается… Еще минута, и мы разворачиваемся на боевой курс. Короткий радиообмен с Землей («Работу разрешаю…»), Володя Быстров, целясь через боковой визир, занимает относительно меня такое положение, чтобы мой самолет был в кадре, и включает киноаппарат. Протянув левую руку, я перекидываю тумблер отстрела и в то же мгновение всем телом ощущаю резкий, хотя и не очень сильный удар по конструкции самолета (это похоже на попадание зениткой). Слышу звук взрыва (тоже на фоне всех прочих сопутствующих полету шумов не очень сильный), в нос ударяет острый запах пороховых газов… Кладу самолет в вираж и вижу манекен, уже висящий под раскрывшимся парашютом. Неподалеку от него на другом парашюте спускается сделавшее свое дело кресло. Вот и вся работа…

Несколько позднее пришлось мне заниматься отстрелом катапультируемых кресел с манекенами и на тяжелом реактивном стратегическом бомбардировщике. Пока дело касалось кресел стрелков, радиста, оператора, никаких особых впечатлений это не производило. Но вот дело дошло до кресла второго летчика. Тут уж я с самого взлета почувствовал себя как-то не очень обычно. Рядом со мной, там, где я привык видеть живого человека, своего второго летчика Анатолия Семеновича Липко, восседает неподвижный, холодный, не обращающий на меня ни малейшего внимания манекен. Впрочем, Толя Липко тут же, на борту самолета: уступив свое штатное место манекену, он не пожелал остаться на земле («Мало ли что, вдруг пригожусь…») и устроился рядом с пультом бортинженера.

В тот день, помнится, земля была закрыта низкой, хотя и довольно тонкой облачностью. Весь заход мы строили по командам с наземного локатора:

– Три градуса левее… Хорошо, так держать… Внимание! Киносъемщику начать съемку… Сброс!

Услышав слово «сброс», я нажал тумблер отстрела люка, и пол пилотской кабины с грохотом улетел куда-то из-под моих ног (катапультирование на этом самолете производилось не как обычно – вверх, а вниз). По кабине вихрем закрутился шумный холодный забортный воздух. В глаза полезла неизвестно откуда, из каких закоулков взявшаяся пыль. Но времени на то, чтобы разложить все эти впечатления в своем сознании по полочкам, не было: отсчитав после сброса люка две секунды, я нажал тумблер катапультирования кресла, и тут же рядом со мной что-то сверкнуло, раздался хлопок, и вот уже там, где только что было кресло второго летчика, остался голый, пустой угол, особенно странно выглядящий в кабине самолета, где едва ли не каждый кубический сантиметр пространства обязательно чем-то заполнен… Теперь можно осмотреться. Под ногами вместо пола медленно плывущие облака, в этой дыре болтаются тросики с выдернутыми из улетевшего кресла чеками… Подсознательное странное ощущение: будто выбросил за борт человека. На МиГ-9 этого ощущения не было, наверное, потому, что в течение всего полета – от взлета и до момента сброса – я манекена почти не видел и, следовательно, не воспринимал его как соседа и, если угодно, спутника…

Все это мне вспомнилось, когда я стоял в просторной комнате «спасенцев» перед креслом корабля «Восток» с полулежащим в нем манекеном. В отличие от тех манекенов, которые я когда-то отстреливал с самолетов, у этого, как было сказано, имелось «лицо». Однако, странным образом, оно не только не оживляло своего обладателя, но, напротив, делало его как бы