Иди за рекой - Шелли Рид

сказать, оделяя друг друга подробностями и сочувствием, пока Инга не встала и не пошла освежить лицо, дав нам обеим отдышаться после обмена историями и слезами.

Я представляла себе Лукаса и его брата Макса сидящими за кухонным столом, за которым они выросли из малышей во взрослых мужчин. Инга рассказала мне, что Лукас больше всего любил спагетти с фрикадельками и немецкий яблочный пирог, который Ингу научила печь ее мать. И я подумала, что ведь каждый завтрак, обед и ужин, которым Инга накормила Лукаса на этой кухне, она готовила за меня. Купание, приготовление уроков, утешительные объятия и корзина с удвоенным количеством грязной мальчишеской одежды – все это она делала за меня. Разглядев в Лукасе смятение из‐за того, что он не знает, кто он и откуда, она повезла его на поляну и хотя бы попыталась сказать ему правду. Ради него, ради себя самой, но и ради меня тоже. Каждый день, даря ему свою материнскую любовь, она любила его за меня.

Наконец‐то я смогла подержать другую мать за руку, выложить перед ней свою историю и сказать спасибо. Но никогда мне не суметь выразить истинную глубину своей благодарности. Когда Инга поделилась со мной подробностями жизни их семьи, я сделала вывод, что жизнь эта, как и у большинства других семей, была похожа на сложный узор из грустного, тяжелого, счастливого, приятного и трагического – всего вперемешку. Они были далеко не идеальны, но, по крайней мере, они были рядом с моим сыном, а я – нет.

Я увидела за окном внушительный ветвистый тополь в центре заднего двора и вспомнила историю о сломанной руке Макса и ложных обвинениях против Лукаса. Посмотрела на садовую скамейку под деревом и представила себе Ингу, а рядом с ней – Лукаса, она раскрывает ему страшную правду, после чего он вскакивает, бежит прочь и, перемахнув через забор, исчезает. Это было странное чувство – знать настолько частные подробности их семейной жизни. А всего удивительнее было то, что многих событий этой их жизни никогда бы и не произошло, не отправься я как‐то октябрьским днем в город – в тот год, когда мне исполнилось семнадцать. Тот мой поход в город сыграл определенную роль даже в том, что Инга наконец решилась попросить у своего жестокого мужа развода, воодушевленная собственной отвагой, которая потребовалась ей, чтобы отыскать меня: записать наконец свою историю и доставить исписанные страницы в нужное место, чтобы они наконец привели меня к ней.

– Виктория! – Инга стояла на пороге кухни. – Я хочу вам кое‐что показать.

Я последовала за ней в гостиную, где она разложила на стеклянной поверхности журнального столика фотографии.

– Я подумала, вам наверняка захочется их увидеть, – сказала она.

У меня заколотилось сердце. В нашей семье никто никогда не фотографировал, и у меня не сохранилось снимков собственного прошлого – ни людей, ни земли, ничего, что я так любила и чего лишилась. А сейчас передо мной лежал квадратный цветной отпечаток с изображением Уила.

Я трясущейся рукой подняла фотографию со стола. Широкоплечий парень в белой футболке и джинсах стоял на фоне розового сада, и его мягкие темно-карие глаза и искренняя широкая улыбка отшвырнули меня на много лет назад. Я не мигая всматривалась в фотографию.

– Это Лукас в день своего семнадцатилетия, – сказала Инга.

– Он… очень славный, – сказала я, спохватившись и наконец вдохнув.

Инга протянула мне еще одну фотографию – черно-белый снимок с двумя запеленатыми младенцами в двойной коляске, один – Малыш Блю, мой драгоценный сынок, точь‐в-точь каким я помнила. Я, покачнувшись, опустилась на цветочный диван. Она дала мне еще снимков: малыш в подгузнике и с беззубой улыбкой ползет по плетеному коврику; гордый карапуз сидит верхом на трехколесном велосипеде; братья с прорехами от молочных зубов во рту празднуют в островерхих колпачках день рождения; двое худющих мальчишек на одинаковых велосипедах. Как же больно было думать о том, сколько я потеряла, не став той матерью, что держала в руках этот фотоаппарат, ни разу не услышав, как разговаривает мой ребенок и как, неприметно глазу, он растет и меняется изо дня в день.

– Эту фотографию я сделала за пару недель до того, как он ушел, – сказала Инга, протягивая мне полароидный снимок, на котором Лукас смеялся, сидя за кухонным столом, тем самым, за которым мы с Ингой только что раскрыли друг другу души.

– Ах, эта его улыбка, – сказала она. – Такая простая и милая…

У нее перехватило горло, и мы обе ничего не говорили.

– Виктория, – сказала она наконец, проводя пальцем по контуру его лица. – Взгляните. Разрез глаз, нос, подбородок. В нем так много от вас.

Я видела одного лишь Уила.

– Возможно, – все‐таки сказала я. – Но вот кожа…

Инга улыбнулась и кивнула.

– С возрастом стала темнее, – сказала она.

– Да, – отозвалась я.

Продолжая всматриваться в фотографию, я вдруг испытала тревогу.

Если, как однажды сказал мне Уил, людей, подобных Сету, на свете больше, чем звезд на ночном небе, значит, и Лукасу наверняка всю жизнь приходилось сносить злобу и ненависть от таких, как Сет. Случай с расистом-таксидермистом, назвавшим его полукровкой, был, скорее всего, лишь началом. Мне страстно хотелось рассказать Лукасу все, что я знаю и чего не знаю о его отце, но что, если рассказ о запретной любви его родителей и о страшной смерти Уила принесет нашему сыну еще больше горя, чем неведение?

Впервые с тех пор, как я его оставила, я вдруг почувствовала, что это – сын, которого я должна защищать.

– А вдруг то, что я должна ему рассказать, окажется для него слишком тяжело? – спросила я. – Ведь мы не знаем, каково это – быть Лукасом. И не понимаем, от чего и куда он бежит. Может, помочь ему – это вообще не в наших силах.

Инга кивнула в задумчивости.

– Вы правы. Наверняка это не в наших силах. Жизнь Лукаса – это его жизнь. Мы можем только рассказать ему, откуда он, и еще – что его всегда любили. Это все, что ему сейчас от вас нужно, Виктория. А остальное он решит сам.

Я подумала о своей ферме, о саде и о Северном Притоке, о лесах и лугах и о каждой прекрасной вещи, которую столько лет хотела ему показать. Я еще раз взглянула на молодого человека на снимке. Кивнула, соглашаясь с судьбой и тайной, и со всеми необузданными и непредсказуемыми силами, которые ваяют наши жизни, и поклялась самой себе, что наконец‐то позову своего мальчика домой.

– Как