Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй

Повернувшись, она увидела, что осталась в галерее одна. На улице стало темно, как ночью.

— Боюсь, что скоро начнется сильная гроза, — добавил пожилой мужчина, глядя в окно. — Вы вся вымокнете.

«Гроза — это хорошо», — подумала Наташа, нуждаясь в таком лекарстве от разрывающей череп головной боли, от кислого привкуса на языке, от смятения чувств.

— А его фотография у вас есть? — неожиданно для себя спросила она.

— Макса фон Пассау? — удивился он.

— Да. Я хотела бы… Может быть, в каком-нибудь каталоге?

Сердце выскакивало у нее из груди. Она должна была его увидеть. Здесь и сейчас.

— У меня есть кое-что получше, чем в каталоге. Есть его автопортрет. Он хранится в моем кабинете.

Приоткрытое, выходящее во двор окно позволяло проникать воздуху, пахнущему серой. На стенах висели фотографии. Вид парижских крыш в сумерках. Маленькая девочка в белом платье играет в классики. Заходы и восходы солнца. Наташа была уверена, что это работы других мастеров. Чего-то им не хватало, но она не знала, чего именно. Хозяин галереи выдвинул ящик стола из инкрустированного дерева. Он достал толстую подшивку журналов, положил ее на стол и наклонил настольную лампу, чтобы свет падал на нее.

— Датируется 1927 годом. Тут целая серия. Он сделал ее перед возвращением в Берлин.

Год рождения Наташи. Она закрыла глаза. Дышать стало трудно. В первый раз она увидит лицо своего отца. Она ничего о нем не знала — каков его рост, телосложение, цвет волос, глаз, звук его голоса. Зато ей уже открылось многое другое: чувствительность, талант, великодушие. Она хотела бы остаться свободной от этой нарождающейся привязанности, отвернуться, остаться суровой и непроницаемой. Но было слишком поздно. Она попала в капкан. Ее любопытство оказалось сильнее. Вот, значит, каким оказался прощальный подарок ее матери — она показала ей их встречу, встречу ее родителей еще до невзгод и незадолго до разлуки.

Наташа вытерла взмокшие ладони о хлопчатобумажное платье и сделала шаг вперед.

Третья часть

Берлин, июнь 1948

Одной ногой Феликс нервно постукивал по паркету. Чтобы успокоиться, он сжал руками подлокотники кресла. По другую сторону стола сидел адвокат и озабоченно, слегка прикрыв ресницы, смотрел на него.

— Процедура будет долгой, господин Селигзон, — заявил он. — Другая сторона настаивает на том, что дом приобретен по рыночной цене согласно договору купли-продажи.

— У матери не было выбора, — с горечью отрезал Феликс. — Превосходство арийской расы и национализм были навязаны сверху. Равно как и организованный грабеж. Все страны, оккупированные Гитлером, испытали это на себе. Нас никто не спрашивал, чего мы хотим. Никогда моя мать не продала бы магазин по своей воле. Какая уж тут купля-продажа? Эта сделка недействительна, не так ли? Разве не таков подход американских юристов?

Собеседник вздохнул. Солнечный свет заливал комнату. Эрих Хоффнер жалел, что листва, которая создавала благодатную тень, уже опала с деревьев. Но и занавешивать шторы среди дня он тоже не хотел. Папки с делами стопкой возвышались на его столе. По самым скромным подсчетам, убытки евреев в Европе составили более восьми миллиардов долларов, но юрист был убежден, что возместить их законным хозяевам будет не так-то просто.

Он посмотрел на Феликса Селигзона. Сдвинутые брови, волевой подбородок. Хоффнер вынужден был признать, что тот прекрасно держится, хотя догадывался, что это дается ему непросто. Эмоции клиентов — вот что больше всего выводило его из себя. Драматизм перехлестывал через край. Евреи не только потеряли дома, квартиры, земли или предприятия. У них забрали даже памятные сувениры, фотографии, всякие мелочи, которые, не имея материальной ценности, были дороги их сердцу. Теперь тени мертвых, восставшие из могил без надгробий, наполняли его кабинет, неустанно следовали за ним, зачастую лишая сна. В такие моменты Хоффнер спрашивал себя, не сменить ли ему профессию или хотя бы направление деятельности. Некоторые из его коллег старались на пушечный выстрел не приближаться к подобным делам.

— Благодаря американцам закон о реституции имущества вступил в силу шесть месяцев назад, 10 ноября 1947 года, и он применим в трех западных оккупационных зонах. Демократическая система и рыночная экономика не могут функционировать, если не опираются на принцип равенства всех перед законом. Вернуть людям их несправедливо отнятое имущество — это элемент денационализации, — убежденно произнес Феликс, расправляя плечи.

— Вы совершенно правы, господин Селигзон. У вас есть шанс. Те, кто оказались в советской зоне, не получат ничего. Социалистическое равенство, так сказать, не предусматривает рыночного механизма, — усмехнулся он.

Феликс холодно посмотрел на него. Он выбрал этого адвоката, потому что ему рекомендовали его как опытного и эффективно действующего юриста. Строгое выражение лица и бесстрастный взгляд не добавляли этому человеку привлекательности. Но для Феликса важнее была компетентность. Адвокату было немногим больше пятидесяти. Где он находился во время войны? В каком городе Франции или Украины? На каком фронте? Мундир каких войск носил? Такие мысли неизбежно возникали, мешая сосредоточиться. Он постарался их прогнать. Адвокат работал в своей старой конторе в квартале Шарлотенбург. Раз союзники дали Хоффнеру разрешение снова повесить вывеску, значит, его прошлое не было кровавым. «Равенство», — мысленно повторил Феликс. Слово набирало вес в новой Германии, которая находилась под контролем иностранных держав.

— Я бы не использовал термин «шанс», мэтр.

Адвокат нахмурил брови. Требование клиента было абсолютно ясным. Несмотря на молодой возраст и некоторую нервозность, от Феликса Селигзона исходила спокойная сила, которой трудно было не поддаться. Видя, что горечь и боль не помешали клиенту взяться за дело без всяких сентиментальных излишеств, Хоффнер почувствовал уважение к молодому человеку с темными, густыми, непослушными волосами. Они уже встречались во время первого посещения Селигзоном конторы, когда он ясно дал понять, что никакие трудности не заставят его отступить. Расследование, проведенное Хоффнером, позволило узнать, что соперником Селигзона в деле по возвращению ему магазина является некое анонимное акционерное общество с офисом в Баварии, интересы которого представлял очень влиятельный адвокат. «Этот крокодил очень зубаст и опасен», — так подумал Хоффнер о своем коллеге.

Адвокат взял очки и стал просматривать лежащие перед ним бумаги.

— Дом Линднер в самом деле может считаться предприятием, сменившим хозяина согласно договору купли-продажи. Закон № 59 военной американской администрации в этом случае применяется на западных территориях Германии, но пока нет приказа относительно западной части Берлина. Значит, придется ждать. А пока мы от вашего имени направим оккупационной администрации требование о вступлении во владение имуществом. Есть несколько моментов, подтверждающих вашу правоту. Речь идет о «конкретном имуществе», по крайней мере о том, что от него осталось; вы проживаете в Германии и являетесь законным наследником своих родителей. Теперь надо определить следующее, — добавил он, глядя на Феликса из-под очков. — Вы хотите пересмотреть условия договора и определить реальную цену, исходя из рыночных условий 1938 года, приплюсовав, естественно, проценты? Или вы хотите сначала полной реституции и только тогда будете искать покупателя?