Севастопольский конвой - Богдан Сушинский

Единственной отрадой для маршала могло служить только то, что во время похода под стены будущей столицы Транснистрии румынские летчики сумели сбить сто пятьдесят один самолет русских, потеряв при этом двадцать своих[55]. Хотелось бы знать, сколько еще самолетов остается у русских на Южном фронте и каковыми могут оказаться резервы в живой силе и в наземной технике?

– Вы хотите что-либо добавить ко всему этому, генерал? – спросил Антонеску, потрясая текстом доклада с такой угрожающей настойчивостью, словно в руке у него был донос на самого начальника генштаба.

– К этому – уже нет.

– Что же тогда?

– Нужно срочно объявить дополнительный призыв резервистов. Наши потери таковы, что развивать наступление, не получив еще хотя бы сто тысяч новых штыков, мы не сможем.

– Мы достигли берегов Южного Буга и уже устанавливаем по нему границу. Возможно, вести наступление за пределами этой пограничной реки Транснистрии нам и не понадобится, – проговорил вождь нации таким тоном, словно не убеждал генерала, а размышлял вслух.

– Уже можно не сомневаться, что понадобится, господин маршал. Германцы рассчитывают на участие наших войск в боях в Крыму и в стратегическом наступлении на Кавказ. Кстати, включение Крыма в состав Транснистрии позволило бы распространить нашу оккупационную зону на все пространство – от Южного Буга до крымских берегов, обеспечив нам создание военно-морских баз в Одессе, Севастополе и в Керчи.

– Планы рейха относительно наступления на Крым – это что, уже решенный вопрос? Существует новая разработка офицеров Генштаба?

– Два часа назад на связь выходил заместитель фельдмаршала Кейтеля генерал-полковник фон Венц.

– Опять этот Венц… – болезненно поморщился вождь нации.

– Вы правы, господин верховный главнокомандующий, звонок этого германского генерала – подобно карканью ворона над будущим полем битвы.

– Почему сразу же не доложили?

– Потому что знал, что буду вызван вами для личного доклада.

Антонеску кивнул. На вид он казался совершенно спокойным, невозмутимым, однако в неспешности его просматривалось некое стремление оттянуть момент, когда нужно будет задать тот единственный вопрос, который следовало задать с самого начала разговора.

– И чего он добивался, этот генерал фон Венц?

– Интересовался состоянием наших сухопутных сил и мобилизационным резервом, а также возможностями наших авиационных заводов.

– Можно подумать, что абвер уже свернул свою разведывательную сеть в Румынии, а Канарис перестал делиться с Кейтелем информацией, относящейся к вооруженным силам и обороноспособности нашей страны.

– Вы, как всегда, правы, господин маршал.

– Но вы-то хоть поинтересовались, чем он мотивировал свое непраздное любопытство?

– Далеко непраздное.

– Ну и?..

– Венц сам объяснил его. Штаб верховного главнокомандования рейха готовится к новым переговорам с нами. Этого было достаточно, чтобы понять: германцы сомневаются в том, что мы решимся на дальнейшее участие в войне с Россией. Они помнят, что своей главной цели в этой «священной войне за национальное воссоединение», как было объявлено нашей пропагандой, мы достигли. И даже прихватили немало спорных территорий. А вот есть ли смысл и дальше воевать с Россией, помогая фюреру удовлетворять его собственные амбиции – над этим всем нам стоит подумать…

– А вам не приходило в голову, генерал, что нас могут принудить к дальнейшим военным действиям?

– Считаете, господин маршал, что немцы способны развернуть против нас военные действия?

– А вы как считаете, наш обер-стратег?

– Вряд ли решатся. До декабря, до суровых морозов, сломить сопротивление русских им не удастся. А к боевым действиям в условиях сорокаградусной подмосковной зимы немецкая армия катастрофически не готова. Как, впрочем, и наша.

– Как и наша, – задумчиво и потому почти механически повторил вождь нации, но тут же встрепенулся: – Хотя мы с вами не имеем права так высказываться о наших вооруженных силах.

– Вы, как всегда, правы, господин маршал. А что касается русских… Уверен, что именно зимой они придут в себя и начнут контрнаступление по всему фронту. Особенно если подтянут сюда дивизии, сформированные из охотников-сибиряков, соответственно экипированных.

– Они же… неминуемо подтянут эти дивизии, – вновь впал в некое полузабытье Антонеску.

36

– Рассветает, братва, – заметил кто-то из пленных моряков, которые сидели возле трапа, неподалеку от Гродова. – И может случиться так, что это наш последний рассвет.

Гродову была понятна тревога этого парня. Погружая согнанных из разных лагерей пленных на баржу «Сатул-Маре», румыны так и не объяснили, куда их намереваются переправлять. И хотя Жодин пытался объяснить, что их везут в Румынию, среди солдат тут же появился слух о том, что на самом деле их вывозят в море, чтобы расстреливать прямо на палубе, и топить. Кто-то даже вспомнил, что в свое время белогвардейцы вывели на одесский рейд целую плавучую тюрьму и, открыв кингстоны, так и затопили вместе с заключенными. Жорка пытался успокоить паникеров, убеждая, что сведения, которые они с майором получили в лагере, верны, поскольку исходят от надежного человека, но Дмитрий сам удержал его от дальнейшей полемики:

– Не стоит ораторствовать, – едва слышно проговорил он. – Тот редкий случай, когда паника поможет поднять людей на бунт.

Вот и сейчас встревоженному моряку не ответил даже сержант. Что же касается Гродова, то он вообще держался особняком, предпочитая не встревать ни в какие разговоры, кроме нескольких слов, которыми время от времени перебрасывался с Жодиным в основном для того, чтобы корректировать его поведение.

– Знать бы все-таки, куда они везут нас, – вздохнул маявшийся позади Дмитрия рулевой бронекатера, потопленного немцами где-то у Кинбурнской косы. – Неужели действительно в Румынию?

– Нет, в Сочи на отдых, – обронил Жодин.

– Ты думай, как из этого плавучего гроба выбраться, – назидательно осадил его рулевой.

Майор открыл глаза и посмотрел в ту сторону, где находился металлический трап, выводивший в небольшую надстройку, отгороженную от палубы дубовой дверью. Из щелей в этой двери и в дощатой палубе в самом деле пробивались лучики грязновато-серого света, которые сливались с тусклым светом нескольких потолочных лампочек, находящихся в запыленных, зарешеченных светильниках.

– Что служил рулевым – знаю, – точно так же, в полголоса, обратился он к беспокойному моряку. – Но вопрос: в судовых моторах ты что-либо смыслишь? Только пойми: вопрос ответственный. Да, нет?

– В ремонте мотора я не помощник, а так – завести или заглушить… На катере нас готовили таким макаром, чтобы в бою каждый мог заменить убитого или раненого товарища.

– Правильно готовили, по науке.

– Но среди нас есть и моторист. Тот, который только что объявил о наступлении рассвета. Старшина второй статьи Воробьев.

– Назовем его просто «мотористом». Ты же – «рулевой». Так проще, да и фамилии-звания не раскрываются для тех, кто способен донести. Группируй вокруг себя надежных людей, особенно моряков.

– Есть, командир.

На какое-то время над трюмом «Сатул-Маре» снова нависло гнетущее молчание, потом откуда-то с носовой части трюма, где находился задраенный люк, донеслось едва слышное, бессловесное какое-то пение. Гродов закрыл глаза и начал прислушиваться к мелодии. Ему вдруг почудилось, что слушает эту песню в деревне, сидя на возвышенности возле отцовского дома. В детстве он не раз поднимался на вершину холма, у подножия которого стояла хата деда Мелетия, и слушал, как из долины, разделявшей их деревню на Старое Село и Слободу, словно бы из глубин самой земли, доносится пение девушек, собирающихся у клуба, на «вечерницы».

Прислонившись к рундуку с песком, Гродов незаметно для себя уснул; когда же проснулся, увидел, что дверь в надстройке открывается и в проеме ее, при ярком свете нежаркого солнца, появляется голова рыжего унтер-офицера, того, который ударил Дмитрия прикладом в спину, когда загонял на баржу. Унтер грозно прорычал: «Вон от трапа!» и повел дулом автомата.

– Всем отойти от трапа, иначе станет стрелять, – предупредил Гродов трех пехотинцев, которые держались к ступеням ближе всех. Бойцы покорно расступились, втискиваясь между теми, кто сидел и лежал вокруг них. После того как еще в очаковском лагере один из пленных моряков узнал в «ефрейторе Малюте» командира десантного полка морской пехоты, все начали прислушиваться к каждому слову Гродова, воспринимая любой совет его как приказ.

Румыны опустили в трюм три бачка и плащ-палатку, на которой было с десяток черных, как земля, буханок хлеба.

– Унтер-офицер говорит, – вполголоса стал переводить сказанное румыном какой-то парень, который, как оказалось, неплохо владел молдавским, – что в этих бачках суп, приготовленный в лучшем ресторане Бухареста. И что это все: до самого Галаца, то есть до пункта прибытия, мы ничего больше не получим. Великая Румыния заботится о нашей диете.