Семья Тибо (Том 1) - Роже Гар

Жак повернулся к Эке. Лампа, освещавшая гостиную через открытые двери, лила свет на продолговатое, серьезное лицо молодого хирурга, на его темно-русую бородку, уже поседевшие виски. Вероятно, он был лет на десять старше Николь. Блики света, игравшие на пенсне, мешали видеть его глаза, но вдумчивое его лицо внушало чувство симпатии. "Да, - подумал Жак, - я еще мальчик, а вот он мужчина. Мужчина, которого можно любить. А меня..."

Антуан поднялся; он был утомлен и боялся опоздать на поезд. Жак бросил на него яростный взгляд. Еще несколько минут назад он готов был убежать под любым предлогом, а сейчас просто не мог так все оборвать и уйти; однако надо было сопровождать брата.

Он подошел к Женни:

- С кем вы играете в этом году в клубе?

Она взглянула на него, и ее тонкие брови слегка нахмурились.

- Да с кем придется, - ответила она.

- Бывают и оба Казена, Фоке и вся ватага Периголей?

- Ну, разумеется.

- И все те же и все так же остроумны?

- Что поделать? Не всем же кончать Эколь Нормаль!

- А ведь, пожалуй, и нужно быть дураком, чтобы хорошо играть в теннис.

- Вполне вероятно. - Она вызывающе вскинула голову. - Вам лучше знать, ведь вы прежде превосходно владели ракеткой. - И, резко оборвав разговор, она обернулась к кузине: - Ведь ты еще не уезжаешь, Нико, душечка?

- Спроси у Феликса.

- О чем нужно спросить у Феликса? - проговорил г-н Эке, подходя к девушкам.

"У крошки ослепительный цвет лица, - подумал Антуан, оглядывая Николь. - Но по сравнению с Рашель..."

И сердце его возрадовалось.

- Значит, Жак, до скорой встречи, - говорила Г-жа де Фонтанен. - Ты пойдешь завтра играть, Женни?

- Право, не знаю, мама. Вряд ли.

- Ну не завтра. Увидитесь как-нибудь на днях, - примирительным тоном заметила г-жа де Фонтанен и, несмотря на возражения Антуана, пошла провожать братьев до садовой калитки.

- По правде говоря, милочка, ты была не очень любезна со своими друзьями! - воскликнула Николь, как только братья Тибо отошли на некоторое расстояние.

- Прежде всего они вовсе мне не друзья, - возразила Женни.

- Тибо, с которым я работал, - вмешался Эке, - человек замечательный, он уже сейчас на очень хорошем счету. Что собой представляет его брат, я не знаю, но... - добавил он, и его серые глаза под стеклами пенсне лукаво блеснули (он слышал короткий диалог между Жаком и Женни), - довольно редко дурак поступает в Эколь Нормаль с первой попытки, да еще одним из первых...

Лицо Женни вспыхнуло. Николь поспешила вмешаться. Она довольно долго прожила вместе с кузиной и хорошо узнала странности Женни, ее застенчивость, которая постоянно находилась в противоборстве с гордостью и превращалась иной раз в непомерную обидчивость.

- У бедняги фурункул на шее, - заметила она снисходительным тоном. - А ведь это не располагает к любезностям.

Женни промолчала. Эке не стал настаивать; он обернулся к невесте.

- Николь, нам тоже пора уезжать, - сказал он тоном человека, привыкшего к точному распорядку дня.

Появление г-жи де Фонтанен окончательно разрядило обстановку.

Женни пошла вместе с кузиной в комнату, где та оставила свое пальто, и, помолчав, сказала негромко:

- Ну вот, лето у меня совершенно испорчено.

Николь, сидя перед зеркалом, поправляла прическу, ею владела одна мысль - нравиться жениху; она сознавала, что хороша собой, и гадала, что он там, внизу, говорит тете, думала, как будут они возвращаться в ночной тишине на его автомобиле, и ей было не до кузины, не до ее плохого настроения. Но она улыбнулась, увидев сердитое выражение лица подруги, сказала:

- Ты просто ребенок!

И не заметила, какой взгляд бросила на нее Женни.

Раздался гудок машины. Николь быстро обернулась и со своей обаятельной улыбкой - и ласковой, и невинной, и кокетливой - подбежала к кузине и хотела обнять ее за талию. Но Женни невольно вскрикнула и отскочила в сторону. Она была недотрога, даже не пожелала учиться танцевать, до того ей физически претило прикосновение чьей-то руки; однажды, когда она была еще совсем маленькой девочкой и вывихнула себе ногу, гуляя в Люксембургском саду, пришлось отвезти ее домой в экипаже, но по лестнице она поднялась сама, волоча больную ногу, так и не позволив консьержке на руках донести ее до квартиры.

- Как ты боишься щекотки, - заметила Николь. И, глядя на нее своими ясными глазами, она намекнула на тот разговор, который они вели, когда перед обедом остались вдвоем, в аллее, среди цветущих роз. - Я так рада, что все, все тебе рассказала, дорогая. Бывают дни, когда я просто задыхаюсь от счастья. С тобой, сама знаешь, я всегда была настоящей. С тобой я всегда, всегда такая, какая есть на самом деле! Мне бы так хотелось, родная, чтобы и ты поскорее...

Сад, преображенный светом зажженных фар, был сказочно прекрасен, даже театрален. Эке, подняв капот, привычными движениями опытного хирурга налаживал зажигание. Николь свернула пальто и собралась было положить его к себе на колени, но жених заставил ее одеться. Обращался он с ней, как с девочкой, отданной ему на попечение. А может быть, он и вообще так обращается со всеми женщинами - как с детьми? Кстати сказать, Николь уступила ему так охотно, что это удивило Женни, даже пробудило у нее чувство неприязни к ним обоим. "Нет, - подумала она, - поникнув своей маленькой головкой, - такое счастье... не для меня".

Долго следила она глазами за яркой полосой, что виднелась среди деревьев и бежала впереди машины, рассекая темноту. Она стояла, опершись на садовую ограду, обнимая свою собачку и чувствуя такую острую тоску, такую обиду, - хотя и сама не знала, кто ее обидел, - такую беспредметную надежду на будущее, что, обратив лицо к звездному небу, вдруг захотела умереть, так и не познав жизнь.

VI

Жизель не понимала, почему с некоторых пор дни стали такими короткими, лето таким великолепным и почему по утрам, когда она приводит себя в порядок около растворенного окна, ей хочется петь и улыбаться всему, что она видит: зеркалу, ясному небу, саду, душистому горошку у нее на подоконнике, пока она его поливает, апельсиновым деревцам на террасе, которые, как казалось ей, сжимаются, как ежики, защищаясь от солнечных лучей.

Господин Тибо проводил в Мезон-Лаффите не больше двух-трех дней подряд, а затем уезжал на сутки в Париж по делам. Пока его не было, на даче легче дышалось. Завтраки, обеды и ужины превращались в веселую игру: на Жака и Жиз снова находили приступы беспричинного детского смеха. Мадемуазель оживлялась, целыми днями сновала из буфетной в бельевую, из кухни в сушильню, напевая допотопные церковные песни, напоминающие куплеты Надо{394}. В эта дни Жак весь как-то расслабился, зато мысль его стала живее, он был полон самых разнообразных замыслов и безудержно отдался творчеству; после завтрака, разыскав тихий уголок в саду, он подолгу сидел там, иногда вскакивая, и наскоро записывал что-то на бумаге. Жизель, тоже охваченная желанием получше провести время каникул, устраивалась на лестничной площадке, откуда могла наблюдать, как Жако расхаживает взад и вперед под деревьями, и углублялась в "Great Expectations"* Диккенса, Мадемуазель по настоянию Жака разрешила ей прочесть эту книгу для усовершенствования в английском языке, и Жиз плакала от умиления, - ведь она с самого начала угадала, что Пип променяет бедняжку Бидди на жестокую и взбалмошную мисс Эстеллу.

______________

* "Большие ожидания" (англ.).

В середине августа, за те несколько дней, пока Жак ездил в Турень на свадьбу Батенкура, которому давно дал согласие быть свидетелем и отказать уже не мог, все очарование нарушилось.

Наутро после своего возвращения Жак проснулся рано, дурно проведя ночь. Он старательно брился, удостоверился, что на его лице нет больше красных пятен, а на месте фурункула остался только еле заметный рубец, и вдруг ему расхотелось продолжать привычное, однообразное существование, - ведь оно не оправдывало его надежд; он бросил заниматься туалетом и разъяренно кинулся на кровать. "А недели ведь бегут", - подумал он. О таких ли каникулах он мечтал! Рывком он вскочил на нога. "Надо заняться спортом", - благоразумно сказал он себе, хотя это противоречило его лихорадочным движениям. Он достал из гардероба рубашку с отложным воротничком, посмотрел, в порядке ли ракетки и туфли, и спустя несколько минут вскочил на велосипед и помчался в клуб.

Два корта были заняты. Женни уже играла. Она словно и не заметила, как появился Жак, а он не спешил с ней поздороваться. После смены игроков они оба оказались на площадке, сперва как соперники, потом как партнеры. Игроками они были равноценными.

И сразу же они стали разговаривать друг с другом по-прежнему грубоватым тоном. Внимание Жака было поглощено ею, но он все время к ней придирался, обижал ее, потешался над ее промахами в игре и с явным удовольствием ей противоречил... Женни не оставалась в долгу, причем говорила совершенно несвойственным ей голосом - каким-то фальцетом. Ей ничего бы не стоило отказаться от такого неучтивого партнера, однако она и не думала отстранять его, - напротив, упорно добивалась, чтобы последнее слово оставалось за ней. И когда все остальные игроки стали разбредаться на завтрак, она обратилась к Жаку, сказав задорным тоном: