Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Квинт Сервилий, как ты терпишь рядом с собой этого подлеца? — как-то раз не выдержал Поросенок. — Говорю тебе: если бы Квинт Варий находился в Риме в момент смерти моего отца, я бы поверил заключению доктора Афинодора и точно знал, кто отравил великого Метелла Нумидийского!
В другой раз он же заявил великому понтифику Агенобарбу (отчего тот в изумлении открыл рот и не нашелся, что ответить):
— С какими гнусными личностями, вроде этого Квинта Вария, ты знаешься! Нет, в самом деле: кончится тем, что ты прославишься как покровитель сводников, мошенников и прочих подонков.
Однако далеко не все столь ясно видели внутреннюю сущность Квинта Вария. В глазах простаков и людей несведущих он был просто расчудесным человеком. Прежде всего благодаря своей приятной внешности: высокий, хорошо сложенный, с горящими глазами и правильными чертами лица, он подкупал какой-то мужественной красотой. Он также умел внушить доверие — но только с глазу на глаз, в личном общении. Ибо ораторские его способности оставляли желать лучшего, а испанский акцент был столь силен, что Квинт Варий, по совету Цепиона, брал уроки дикции. И покуда он был всецело поглощен этой работой над собой, все наперебой обсуждали, что же он за фрукт.
— Человек редкой рассудительности, — говорил Цепион.
— Паразит и сводник, — считал Друз.
— Щедрый и обаятельный, — отзывался Филипп.
— Скользкий, как плевок, — возражал Поросенок.
— Ценный партнер, — утверждал великий понтифик Агенобарб.
— Не римлянин, одно слово… — презрительно обронил принцепс Сената Скавр.
Разумеется, у обаятельного, рассудительного, ценного Квинта Вария новый lex Minicia de liberie, поставивший под вопрос его гражданство, вызвал крайнее беспокойство. Однако Цепион, как выяснилось, оказался способен проявлять невероятное упорство. Никакие настояния не могли убедить его не поддерживать этот закон.
— Тебе не о чем беспокоиться, Квинт Варий, — говорил Цепион своему новому другу. — Действие этого закона не распространяется на прошлое.
Друз был напуган принятием этого закона, пожалуй, сильнее всех, хотя по его поведению никто бы этого не сказал. Он считал это свежайшим доказательством того, что общество, по крайней мере в самом Риме, было по-прежнему настроено против предоставления гражданских прав кому бы то ни было извне.
— Придется мне перестроить свою законодательную программу, — сказал он Силону во время одного из его визитов в конце года. — Введение всеобщего избирательного права нужно отложить до окончания моего срока полномочий в качестве трибуна. Я думал с этого начать, но теперь вижу, что не могу.
— Ты никогда не преуспеешь в этом, — ответил Силон, качая головой. — Они тебе не позволят.
— Нет, преуспею! Они сами, добровольно, позволят мне это сделать, — упорствовал Друз, как никогда прежде полный решимости настоять на своем.
— Что ж… Тогда могу сообщить тебе одну утешительную весть, чтобы чуть подсластить пилюлю, — улыбнулся Силон. — Я переговорил с другими италийскими предводителями, и все они как один настроены так же, как и я: если тебе удастся добиться причисления нас к римлянам, то все италики, получившие право голоса, перейдут в твое подчинение. Мы разработали что-то вроде присяги и будем приводить к ней народ до конца лета. Поэтому, может быть, и к лучшему, что ты не смог начать сразу с принятия закона о всеобщем избирательном праве.
Друз даже покраснел от удовольствия, не веря собственным ушам. Не просто множество, а целая нация союзников!
Проведение в жизнь своей программы он начал с выдвижения законопроекта о разделении судебной власти между Сенатом и сословием всадников. Затем, отдельной мерой, предложено было расширить состав Сената. Однако внес он эти предложения не на народном собрании, а в Сенате, попросив полномочий и официального одобрения предложенных мер для последующей ратификации законопроектов собранием.
— Я не демагог, — заявил он, выступая перед притихшими рядами сенаторов в Гостилиевой курии. — В моем лице вы видите народного трибуна будущего: человека, чей возраст и опыт позволяют ему видеть, что традиционные методы — единственно верные. Человека, который будет до последнего вздоха защищать решения Сената. Ни одна моя инициатива не явится для вас неприятным сюрпризом, поскольку до выдвижения на комициях все они будут обсуждены с вами. Никогда я не попрошу у вас поддержки для того, что было бы ниже вашего достоинства, как никогда и сам не опущусь до недостойного дела. Ибо я сын народного трибуна, относившегося к своему долгу подобно мне, сын человека, которому довелось быть консулом и цензором, сын того, кто в Македонии дал столь решительный отпор противнику, что был увенчан лаврами победителя. Я потомок Эмилия Павла, Сципиона Африканского, Ливия Салинатора. Я происхожу из древнего рода и достаточно умудрен опытом для той должности, которую ныне занимаю. Здесь, в этих стенах, где собрались представители древних и славных фамилий, находится источник римского права, римского правительства, римской государственности. Именно перед этим собранием я хочу выступить в первую очередь, в надежде, что присутствующим здесь отцам нации достанет мудрости и прозорливости признать все, что я предлагаю, логичным, разумным и необходимым.
Окончание его речи встречено было аплодисментами, искренность которых мог оценить лишь тот, кто воочию видел плоды деяний таких трибунов, как Сатурнин. Однако на сей раз перед ними стоял народный трибун совсем другого склада: прежде всего сенатор и лишь затем — слуга народа.
Оба оставляющих свой пост консула, равно как и преторы, уходящие в отставку, были людьми достаточно либеральными и свободомыслящими, так что с их стороны законопроекты, которые были предложены Друзом, оппозиции не встретили. Консулы, избранные на смену прежним, подавали меньше надежд. Однако Секст Цезарь высказался в поддержку предложенных мер, Филипп подчинился большинству, и лишь Цепион обрушился на Друза — впрочем, никто не придал этому большого значения, зная, как тот относится к своему бывшему родственнику.
Основного противоборства Друз ожидал на заседании народного собрания, но и там все прошло гладко. Возможно, потому, что оба законопроекта выдвинуты были в ходе одного слушания, и определенная группа всадников — которым ранее место в Сенате было напрочь заказано из-за ограниченной численности этого правящего органа — клюнула на приманку, заложенную во второй части предложения. Разделить места в судах пополам показалось им справедливым требованием, тем более что решающий, пятьдесят первый голос в каждом случае оставлялся за всадниками (в обмен на предоставление сенаторам председательского кресла). Ничья честь, таким образом, не ущемлялась.
Все усилия Друза были явно направлены на достижение согласия между двумя сословиями — сенаторов и всадников, на их сплочение ради грядущих перемен. При этом он публично называл имя виновника того, что эти два сословия в недавнем прошлом оказались разделены искусственным барьером:
— Главная вина за это искусственное, если не сказать сильнее, разделение лежит на Гае Семпронии Гракхе. Ибо кто такие суть члены сенаторских родов, не получившие места в Сенате, как не те же всадники? Если у них хватает денег, но места в Сенате уже заняты другими представителями их семейства, то во время переписи их зачисляют в смежное сословие. А значит, сенаторы и всадники принадлежат к единому высшему классу! В одном и том же семействе можно встретить представителей обоих сословий. Действия людей, подобных Гаю Гракху, — продолжал он, — не заслуживают ни восхищения, ни одобрения. Однако нет ничего зазорного в том, чтобы воспользоваться тем немногим из их программы, что заслуживало восхищения и одобрения. К примеру, именно Гракх первым предложил расширить состав Сената. Однако общая атмосфера того времени (в частности, противодействие моего отца) и противоречивость идей Гракха помешали проведению в жизнь этой инициативы. И вот я, сын моего отца, ныне воскрешаю ее, поскольку вижу, сколь полезна и благотворна была бы подобная мера сегодня. Рим растет, а вместе с ним растут и гражданские требования, предъявляемые к каждому римлянину нашей общественной жизнью. Однако водоем, в котором приходится отлавливать государственных мужей для нужд общества, зарос, зацвел и нуждается в струе чистой воды. Предлагаемые мною меры как раз и призваны это сделать — в интересах обоих сословий, обеих пород рыбы, населяющих сей водоем.
Сдвоенный законопроект принят был после Нового года, в январе, несмотря на возражения младшего консула Филиппа и Цепиона, одного из римских преторов. Начало было положено, и теперь Друз мог вздохнуть с облегчением. Пока он еще не оттолкнул никого из своих потенциальных союзников, и все шло гладко, хотя, конечно, полагать, что и впредь все будет обстоять столь же благополучно, было бы излишней самонадеянностью.
- Первый человек в Риме. Том 2 - Колин Маккалоу - Историческая проза
- По воле судьбы - Колин Маккалоу - Историческая проза
- Марий и Сулла. Книга первая - Милий Езерский - Историческая проза
- Фараон Эхнатон - Георгий Дмитриевич Гулиа - Историческая проза / Советская классическая проза
- Лев и Аттила. История одной битвы за Рим - Левицкий Геннадий Михайлович - Историческая проза
- Триумвиры. Книга вторая - Милий Езерский - Историческая проза
- Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор - Историческая проза
- История Брунгильды и Фредегонды, рассказанная смиренным монахом Григорием ч. 2 - Дмитрий Чайка - Историческая проза / Периодические издания
- Веспасиан. Трибун Рима - Роберт Фаббри - Историческая проза
- Битва за Францию - Ирина Даневская - Историческая проза