Черно-белый танец - Анна и Сергей Литвиновы

Второй – крошечный, седой, ладно скроенный, да дурно одетый – хозяин квартиры получил среди диссидентов (и их куда более многочисленных и организованных врагов из КГБ) известность неизмеримо большую, чем скромный Иван Саввич.

То был сам Александр Рафаэлович Григорян – борец за освобождение своей родины от советского ига, и, одновременно, страстный борец против коммунистического ига вообще. Григорян выступал за право наций, насильно согнанных в СССР, на самоопределение, а также за свободу слова, свободную эмиграцию, неподцензурную печать, освобождение политзаключенных – то есть являлся непреклонным противником партийных порядков. Он был любимчиком инокорреспондентов, – дважды судимый, трижды сосланный, намотавший по лагерям и ссылкам девять лет, оставивший там все зубы и три четверти желудка…

Иван Саввич Боровко втайне завидовал Григоряну – хотя, казалось, чему там завидовать? А вот поди ж ты!… Завидовал он прежде всего цельности григоряновской натуры. Боровко всю жизнь метался: порой пытался примириться с советской властью и даже худо-бедно, сделать при ней карьеру. То показывал ей кукиш в кармане, то открыто выступал против нее… А Григорян как решил в свои двадцать пять лет, после двадцатого съезда партии, что режим КПСС, КГБ и Советов – преступен, так и не отступал от этого пункта в любых обстоятельствах жизни, как бы она ни складывалась.

Вот и сейчас, возвращенный горбачевской гласностью из многолетней ссылки, он стал принимать самое активное участие в политической борьбе против советского режима. И сегодня гости Григоряна предавались не абстрактной хуле на Советскую власть (как в миллионах других квартир), а разработке конкретных планов борьбы против нее.

Гостей Григоряна, правда, немного смущало присутствие мало знакомого всем Боровко – седого, дурно одетого, в ботинках, не чищенных со времен «пражской весны»… Этот Боровко буквально набился в гости – а теперь, когда компания частью разъехалась, а частью улеглась на раскладушках и диваничках в гостеприимной квартире Григорянов, – все сидел и сидел за столом.

Хозяин догадывался, что Боровко хочет ему что-то сообщить. Что-то, не предназначенное для ушей многих – но вот что? И зачем было тянуть так долго? Почему не выбрать время пораньше, не улучить момент, чтобы перемолвиться с хозяином «тет-а-тет»?

– Ну, рассказывайте, – наконец впрямую обратился Григорян к Боровко, когда под утро они остались за столом совсем одни.

– Меня в КГБ вызывали, – глупо улыбаясь, немедленно выпалил Боровко. – Посадить хотят.

– Повод? – отрывисто спросил Григорян, удивленно подняв брови.

– За убийство.

– Вот как?!

– Да. Якобы я еще в восемьдесят пятом году двух человек убил. Одного партийного бонзу – Капитонова Егора Ильича, и его жену впридачу.

– А вы, я надеюсь, их не убивали? – побарабанил пальцами по столу Григорян.

– Не убивал, – внушительно ответил Боровко. – Но… Но я вот что думаю… Посоветоваться с вами хочу… Может, мне повиниться? Признаться?

– Зачем?! – искренне удивился хозяин.

– Как зачем? – удивился в свою очередь гость. – Я возьму и сознаюсь. Они, «кагэбешники» то есть, меня на процесс выведут. Сейчас уже не те времена, и о процессе все узнают. И писать о нем, и говорить все будут. Не только за рубежом, но и здесь, в Москве, в СССР. А я на процессе скажу: не виноват я. И доказательств у вас – никаких нет. И меня на процессе – оправдают. Вы представляете, Александр Рафаэлович, какой прекрасный удар мы нанесем по КГБ! Всем докажем: он ничуть не изменился и по-прежнему судит невинных людей! Какой повод для всенародного возмущения! Настоящий осиновый кол им в сердце!

«Да он маленько не в себе, – подумал Григорян, с испугом поглядывая на воодушевленного Боровко. – Или очередной провокатор? Да, нет, пожалуй, действительно не в себе – и не маленько, а по-крупному!»

– Ни в коем случае не надо этого делать, – сказал диссидент внушительно. – Зачем вам это нужно?! Вы что, м-м… – пощелкал пальцами, припоминая имя-отчество гостя, наконец припомнил: – Вы что, Иван Саввич?! Зачем вам себя так подставлять?! Категорически нельзя этого делать. Я вам, если хотите, запрещаю.

– Да?… – глуповато улыбнулся Боровко. – А тогда… Тогда у меня алиби на тот день нет, – бухнул он.

Григорян нахмурился. Он уловил, что отчего-то каким-то боком связан со странным стариком и этим его разговором про алиби. Он осторожно промолчал.

– Ведь это одиннадцатого марта восемьдесят пятого года было… – осторожно улыбаясь, начал старик. – Не припоминаете?

– Извините, нет, – отрывисто бросил хозяин.

– Ну как же!… Да ведь в тот самый день, Александр Рафаэлович, мы с вами встречались. Вы ведь тогда из ссылки в Москву приезжали. Нелегально. И мы с вами здесь, у вас на квартире, встречались. И я вам рукопись свою тайную передал. А вы ее… Вы ее потом на Запад переправили…

И тут Григорян вспомнил, откуда они знакомы с Боровко. Этот самый старик был тем человеком, который тогда, четыре года назад, передал ему – под псевдонимом «Александр Беляев» – рукопись о порядках в советских психушках, где лечили принудительно – в том числе и диссидентов. Рукопись «Беляева» оказалась ярко документальной, публицистической. Григорян по своим каналам поспособствовал тому, чтобы переправить ее на Запад. Там она вышла в «Континенте» и отдельной брошюрой в издательстве «Ардис», а прежде главы из нее много недель подряд читали по «Свободе». Документальная книга имела тогда, во времена, когда никакой гласностью еще не пахло, оглушительный резонанс. Однако никто – ни западные публикаторы, ни даже «искусствоведы в штатском» – так и не разнюхали, кто в действительности является ее автором.

– Ах, это вы! – воскликнул пораженный и слегка смущенный хозяин. – Простите. Сколько лет прошло!… Да и виделись мы с вами, право, мельком. А книгу вашу я прочитал. Тогда же, как вы мне принесли. В первую же ночь. Исключительный документ, знаете ли!… Редкостной мощи!… Спасибо, спасибо вам за эту работу!… – Григорян приподнялся и через стол пожал Боровко руку.

– Спасибо, конечно… – сконфуженно пролепетал старик. – Да я ведь не об этом… То есть и об этом тоже, но… – Он замолчал, но потом справился все-таки без всякой помощи Григоряна со скачущими мыслями и продолжил: – Дело в том, что рукопись я вам как раз одиннадцатого марта передавал. И в этот день человека того убили. Капитонова Егора Ильича. И жену его зарезали… И меня теперь спрашивают: ваше алиби на тот день. А я ж не могу сказать им, – Боровко дернул головой, под «ними» имея в виду следователей из КГБ, – что мы в тот день как раз с вами встречались… Ведь им же ничего нельзя говорить! Ни в чем признаваться! Им только одно «а» скажешь – они ведь тут же обязательно и про «б» спросят… И выведают… Им палец в рот положишь – а они всю руку отхватят… Я, предположим, скажу, что встречался тогда с одним человеком – а они сразу: а с каким-таким человеком?! Значит, мне придется называть вас! – с ужасом проговорил Боровко. – Что я с вами встречался! А ведь вы тогда в ссылке были. Вы в Москву нелегально приезжали!…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});