Охота на ясновидца - Анатолий Королев

Вот они!

Несутся в воздухе навстречу моим очам — чернокрылая ласточка, серебристый соловей и пестрый удод. Но тщетно ласточка реет кругами, тщетно поет в моих, кудрях соловей, тщетно удод клюет костяным шильцем золотые сандалии. Никто уже не в силах вернуть им человеческий облик — Олимп опустел. Храмы разрушены. Жертвенники пусты. В Греции не уцелел ни один эллин.

Мой взгляд смещается к северу — там, за широкой равниной, на которую холм, где я стою на крыше невысокого храма, спускается крутым и голым обрывом, глаз цепляется за горное ущелье, где бьется в теснинах камня извилистый пенный Кефис. Из ущелья река мчит свои мутные, быстрые, без отражений воды мимо бесплодных холмов из камня и глины, мимо серых от пыли и солнца ив, пока поток не глотает черное жерло известковой пещеры.

Осталось взглянуть на восток.

Там, на востоке, темнеет синяя даль горного хребта, виднеются еще одни молчаливые руины. Это развалины Херонеи, родины Плутарха, похожие на брошенное под стрехой гнездо ласточки. Ни один звук не возникает из груди истории, ни один птенец не распахивает поющего горлышка. А ниже, ниже видна — в сиреневой дымке безмолвия — гладь легендарной долины, где прошла роковая битва греков против македонских фаланг Филиппа. 338 год до рождества Христова! Победа Филиппа над коалицией греческих городов так ужасна, что отныне и навсегда Эллада брошена к ногам Македонии. Тут, тут началась гибель Олимпа!

Пиц, пиц!

Роу, роу.

Ити, ити… напрасно кричат несчастные птицы. Они погибли для вечной жизни. В отчаянии они слетаются к моим глазам и клюют в мраморный белок, целя клювиками в роднички двух зрачков. Боги бессильны превратить их в людей. Я навсегда закрываю тяжелые веки и просыпаюсь в слезах…

Что означает столь странный сон?

Я допиваю холодный кофе и отсылаю со стюардессой на кухню холодную птицу.

Генерал встретил меня в прекрасном настроении, но в черных очках!

Эхо снял очки и показал воспаленный глаз, оттянул указательным пальцем нижнее веко:

— Представляешь мне — мне! — в глаз попала соринка. Металлическая, — и он зловеще расхохотался.

Я разглядел кровавую черту на белке.

Он снова надел очки, и я уже не смог следить за выражением глаз и угадывать настроение маэстро, кото,-рое переменчиво как погода над морем.

— Ну-с, Герман, что ты сам думаешь обо всем этом? Впервые за последнее время Учитель поинтересовался мнением ученика. Вот мой ответ:

— Я думаю, что многое стало ясно. И главное — то, что она не приближается к вам, маэстро. Она все дальше и дальше. За границей. Она наверняка доплыла до финского берега. А личные вещи утопила в море… Это досадно, да. Но угроза уменьшилась, а может быть и вообще сведена на нет. Наконец, мы знаем о ней очень много. Знаем ее последнее имя — Лиза Розмарин. Она уже не может играть для вас роль судьбы. Судьба — всегда неизвестное с двумя нулями. Судьба неотвратима, если не угадана. В нашем случае этого нет. Мы видим — и ясно! — руку судьбы, а раз так, значит ее можно вполне отвести. Я думаю, можно теперь спать спокойно, она слишком далеко.

— Ммда, — засвистел Эхо мрачным посвистом, — если она не опасна, тогда в чем секрет ее чудовищного везения?

— С ней поступили так несправедливо, что сама судьба встала на защиту…

— Ммда… — Эхо стал еще более мрачным, — Ты смотришь на вещи слишком прямо. По-человечески, а не глазами мага. Пойми, воображение — враг анализа! Ты воображаешь истину, а не видишь ее, идиот… С ней поступили несправедливо? Наверное, это так. Но причем здесь я? Ответь мне, Герман. Я в жизни не видал никогда никакой Лизы Розмарин. Ей двадцать два года. Но я уже больше тридцати лет живу под охраной. В золотой тюрьме… Я знаком с очень ограниченным кругом людей. Ты — первый, с кем я познакомился за последние десять лет. Как я мог быть несправедлив к тому, кого не знаю? В чем моя вина? Почему наши судьбы пересеклись под таким смертельным углом?

Я не знал, что ответить напору гневливого голоса.

— Словом, дорогой Герман, думать ты еще не научился. И опасность не уменьшается, а, увы, глупец! — нарастает. Лиза Розмарин глупа как пробка, но Герса, живущая в ней, как младенец под сердцем матери, не спит и видит меня, и соблюдает все правила охоты на мага! Например правило первое: прежде, чем что-то поймать, отпусти… Или правило второе: только убегая прочь, можно вплотную приблизиться… Помнишь присказку? Смерть в игле, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, сундук на дубу, дуб на острове — Буяне в синем море… там смерть бессмертного, а не здесь, в моих тапочках у дивана. И эта сука прямым ходом плывет к острову!

— Да, ты прав, — продолжает он с холодной яростью, — если судьба угадана, то ее можно отвести. В самой угаданности есть шанс избежать судьбы ужасной и выбрать судьбу плохую, но не столь ужасную. Но я не собираюсь ждать, когда Лиза породит мстительницу Гер-су. Я побью ее ее же оружием. Неужели ты настолько слеп, что не видишь, как она спасается от гибели? Ведь истина лежит перед тобой на ладони, балбес!

Я что-то обидчиво промямлил.

— Она убегает в текст! — воскликнул медиум.

— Что?

— Гepca убегает в текст своей задрипанной книжонки. Она ведет себя как идеальный воин, и там скрывается каждый раз, когда смерть дышит в затылок.

— О чем вы, Учитель?

— О гадкой книжонке Шарля Перро, которую она как талисман таскает за собой с самого детства. Ты глух и не слышал слов Марса? Она держит ее под подушкой. Советуется с ней. Текст — ее оборона от нападения мага. Ты хоть раз прочитал внимательно эти выдумки?

И он злобно кивнул на стол, где лежали стопки листов с увеличенным текстом сказок Перро в пятнах крови из той книжки, что мы нашли на дебаркадере… страницы сплошного текста, страницы с заглавными буквами, страницы с гравюрами…

— В своей сумочке она держала точно такую же книжку, только в русском переводе, какую читала перед сном ее отражение — Сандрина Перро, дурень! Шевели мозгами!

— Я не могу шевелить мозгами, когда меня оскорбляют, — вспылил я, — или все объясните толком или разрешите уйти к себе!

Пауза.

Пальцы Августа Эхо нервно стучат по рукоятке слоновой трости, губы свернуты узлом, глаза гневно тлеют священным огнем.

— Хорошо, — говорит он, снизив градус раздражения, — твоя роковая ошибка в том, Герман, что ты пытаешься читать ее жизнь глазами человека, а не взглядом мага. Но ведь ты ученик ясновидца, а не сыщика. Ты ищешь причины ее несчастий, которые мне совершенно до фени, как выражается Марс. Поиск человеческого только ослабляет дух воина.

— Впрочем, — продолжает он, — если тебе важны пружины ее жизни, я уверен — все дело в наследстве. Марс искал в Европе некое семейство Розмарин. Но почему он решил, что имя Герсы такое же как у Лизы Розмарин? Герса Розмарин? Для такого вывода нет достаточных оснований. Наоборот, если учесть бесконечную чехарду с именами, то как раз следует ожидать, что у подлинного имени — Гepca — другое подлинное имя. И вот оно-то как раз широко известно. Ее семья контролирует громадный капитал и, возможно, ее имя написано миллионами неоновых букв в городских рекламах. Как «Реко» или «Сименс»… Заглянем с другой стороны. Вспомни подсказки из ее дрянной книжки: жила-была Золушка, у которой была самая маленькая и изящная ножка во всем королевстве, только одной ей была впору туфелька, отороченная мехом, или хрустальная туфелька, как в русских переводах. То есть Золушка, одна единственная из всех, имела тайное право на наследного принца и в один прекрасный день предъявила их в виде прекрасной ножки владелицы туфельки.

Как видишь, Герман, речь опять идет о праве на наследство, на царство. Но право это до поры до времени тайна, сама Золушка о нем и не подозревает. Так? Точно так же и Лиза Розмарин, она же Герса, не имеет ни малейшего понятия о своих правах. В лучшем случае, она о чем-то похожем догадывается и спрашивает себя: кому выгодна ее смерть? Только тем, кого она может лишить выгоды. Верно?

— Да, — соглашаюсь я, — если вспомнить, какую абсурдную сумму анонимный клиент готов заплатить за смерть девушки, речь идет только о колоссальном состоянии. Слишком высока плата за убийство.

— Добавь сюда и тень, которую бросает заповедная книжка Герсы. Все пятна крови на экземпляре Сандрины Перро отметили признаки родства. И это не случайно — мир слишком серьезная вещь, чтобы в нем было место случайностям. У самой Золушки, она же Сандрильона, была противная мачеха, вторая жена отца, и две гадкие сестрицы, дочки мачехи. Что-то подобное мелькает и вокруг Гёрсы. И закон отражений, который я открыл, тоже указывает на заговор семьи против наследницы. Вспомни историю похищения Сандрины. Это типичный семейный заговор. Мать против дочери.

— Вы не забыли о покровительстве крестной — феи — и любви отца к родной дочери?

— Не забыл. Но любовь слабого и безвольного отца — ничто против злобы мачехи. В жизни Герсы наверняка такая же ситуация зеркального отражения. И анонимный заказчик убийства вовсе не так глуп, как считает Марс. И сумма, назначенная клиентом за смерть Лизы, вовсе не абсурдна, как ты говоришь. Миллион за убийство девушки назначен по двум причинам. Во-первых, от отчаяния — ведь по словам Лизы, ее хотят укокошить с самого детства. Клиент уже понял на горьком опыте бесконечных препон, что она практически неуязвима, и намеренно назвал столь огромную сумму. Тут был скрыт и второй расчет — намеренно вызвать шантаж со стороны исполнителей заказа, чтобы круче завертеть мя-еорубку смерти. Рано или поздно кровавое болото засосет жертву с головой. Именно в расчете на шантаж была названа такая сумма — раскрутить гои борзых собак. Это очень умный враг, но ему не повезло — он бессилен. Почему? Потому что великие вершительницы судеб — мойры — переплели нить ее жизни с моею. И пока я жив — смерть Лизе не грозит. Чтобы покончить с ней, нужно подождать пока она прикончит меня!