Призраки во плоти (СИ) - Самсонова Катерина

«Кристина Кулакова, 1996 г. Улица Савушкина, дом B».

«После воскрешения Марка я не спала четыре ночи. Я не могла избавиться от мыслей, которые снова и снова возвращались к его мёртвому телу и убийству Германа. Меня лихорадило. За одну ночь я свершила и увидела столько, сколько пережил бы далеко не каждый за всю свою жизнь.

Я не жалела о том, что убила Германа, но мне было жутко именно от того, что его убила я. На мне висит его смерть! Его истекающий кровью труп не выходил у меня из головы, и, даже закрывая глаза, не стараясь заснуть, он всплывал у меня перед взором.

Я думала, Герман оставил меня, как и его душа оставила тело. Я ошибалась.

Он стал воплощением моего преступления.

Он стал преследовать меня. Я замечала его в зеркалах, я слышала его голос, а когда я засыпала, он непременно пробирался в мои сновидения. Герман оставлял меня лишь тогда, когда я приезжала к вам. В твою квартиру, Агата, он так и не решался заходить при свете дня, зная, что его заметят. А он не желал быть замеченным.

В первый раз, когда я столкнулась лицом к лицу с Германом после его смерти, это было в первую ночь после воскрешения, когда я любопытства ради вышла из тела и перенеслась в твою квартиру, чтобы понаблюдать за состоянием Марка…»

[Ночь с 27 на 28 марта]

Тина прокралась в комнату сквозь стену со стороны улицы. Она потушила нить сердца, волнительно мигающую в темноте, и осторожно осмотрелась. Марка тут не было. Но был Данила, который мирно спал, сложив локти на столе и поникнув головой. Волосы стекались по его спине, сияя от монитора компьютера. Тина подплыла к нему бесшумно и легко. Как же повезло ей с кузеном, подумала она. А как Агате повезло с мужем. Он так прекрасен, когда спокоен. Хотелось бы, чтобы он так и не узнал о её тьме, чтобы печаль не разрушила его красоту. Умилившись, Тина медленно просунула голову на кухню. Свет ударил по глазам, и, поморщившись, ей пришлось долго на него настраиваться, прежде чем увидеть того, ради кого пришла.

На краю подоконника, пристроив ноги на соседнем стуле, сидел и писал что-то в тетради живой Тимофей. Нет, нет, конечно, это не Тимофей. Это всего лишь его тело. Здесь сидел её Марк — тот, кого она вернула с того света. Он выглядел усталым и подавленным. Это всё из-за неё. Но она была вынуждена так поступить.

Сместившись ближе к углу, при этом не отрывая лица от стены, Тина разглядела его поближе. Марк отложил тетрадь на подоконник и мучительно схватился за голову.

— Чёрт возьми, почему я ничего не помню!

Он ударился затылком о стекло и, обняв самого себя, опустился на раму.

— За что мне всё это? И как быть дальше… Хоть бы кто ответил…

Тина не могла больше выносить его тоску. Она высунулась ещё дальше и тихонько произнесла слова, которые рассеялись по воздуху как цветочная пыльца:

— Прости меня.

Марк пошевелил правым ухом, еле-еле, но уловив эти слова. Тина отстранилась, и вот её голова полностью вошла обратно в комнату. Внезапно кто-то зажал ей рот твёрдой мужской ладонью и за талию оттащил от стены ближе к шкафам.

— Не шуми, медиума разбудишь, — прошуршал за спиной этот голос.

Тина перестала сопротивляться, и ей отпустили. Нить сердца испуганно вспыхнула и по воле Тины тотчас угасла. Под страхом ужасных последствий она обернулась к обладателю голоса. Тина почти вскрикнула, но задержала крик собственными ладонями.

Он снова рядом с ней. И он снова говорит! Но он мёртв!

— Тише, Тина, тише, — прошипел Герман, как будто она по-прежнему была его подругой и коллегой. — Я тоже пришёл его проведать. Как он?

Она замялась. Почему он не разорвёт её в клочья, а спрашивает о Марке, будто он вовсе не умер? Разве он не осознаёт, что она — его убийца?

— Он… почти всё забыл, — сказала Тина, заикаясь. — Он так и не вспомнил меня. И тебя тоже.

— А Дом Слёз? Он что-то упоминал про него? Он зовёт его?! Марк хочет туда?

Однако же, он это осознаёт. Его полушёпот рокотал угрозой. Герман трясся как от лихорадки, рассеивая искры, больно сжимая её запястья, а его мёртвые, тусклые, но такие же серые глаза выглядели так, как будто они в прямом смысле сгорели от любопытства дотла.

Тина отошла от первичного шока и ответила спокойнее:

— Как я и сказала, он ничего не помнит. Совершенно.

Герман бросил держать руки Тины и отшагнул назад, пошатываясь как пьяный. Он переживал не менее страшное осознание, какое переживала сама Тина. А, может быть, мысли Германа были гораздо страшнее. Она не умела читать их, но потерянное выражение на его лице, подёргивающие кисти, бегающий взгляд как в поиске чего-то, за что он мог зацепиться, говорили сами за себя. От раздираемых переживаний на его призрачном свитере проступили тёмно-красные пятна, изобличив посмертный образ. Три кровавых пятна — по числу железных прутов, оборвавших его жизнь.

— Значит, всё, что я устроил, было зря? Дом Слёз и без того утратил своё влияние… — и он ударил самого себя по виску. — Какой же я болван.

— И это ещё хорошо, что с нашими душами ты не высвободил опасного духа, — с упрёком сказала Тина. — Тебе же пришлось бы за это платить, и за душу Ирмы ты тогда отдал бы не только нас…

— Скажи ему, — отрезал Герман. — Скажи ему, кто он есть, и кто есть ты. Расскажи этим своим друзьям о душах в Доме Слёз! Пусть они спасут их, пусть спасут Ирму!

Рассказать о Доме Слёз? Выдать себя Марку? Да ни за что на свете.

— Нет, — твёрдо настаивала Тина. — Всё останется так, как есть.

— Кристина, — и она ощерилась от того, с какой грубостью он назвал её полное имя, — как ты можешь быть такой бездушной…

— Я не бездушная, я, наоборот, оберегаю Марка от лишнего, что может напомнить ему о прошлом. Он не должен вспомнить раньше времени. Он не готов узнать правду!

Из кухни донёсся грохот как от падения чего-то тяжёлого. Данила, спящий за столом, недовольно пробубнил неразборчиво и вот-вот должен был проснуться. «Нас здесь нет. Только не оборачивайся, только не…»

Герман подхватил Тину под руку и полетел за окно, воссоединившись с огнями города. Повиснув в небе, он удержал Тину подле себя, не позволив сбежать, и грозно предупредил её:

— Я буду твоим проклятием, Кристина! Отныне я не оставлю тебя до тех пор, пока не падёт Дом Слёз! И только посмей позабыть меня.

Он отшвырнул её к земле, словно противный балласт, а сам взмыл в непроницаемые облака, растаяв в предутреннем сумраке.

«Начиная со следующего дня, он буквально поселился у меня. Он играл на моей совести, дразнил меня, упрекал в том, что я скрываю нашу общую тайну, когда, по его мнению, она должна быть раскрыта.

А потому мои приезды в твою квартиру, Агата, обрели новый смысл помимо того, что я могла свободно быть рядом с Марком — там не было Германа.

Но иногда, словно забывая, что я — его убийца, Герман так искренне признавался передо мной в тайных побуждениях, что и мне казалось на мгновения, что со мной говорит совершенно другой человек. Скажи потом Денису, что ему очень жаль, что он так подло с ним поступил. По словам Германа, он был слишком груб с Денисом, и потому тот отвернулся от него и объявил врагом. И я передаю его слова вместо него — он честно сожалеет, что пренебрёг его поддержкой. И потому всю информацию об Эликсире Жизни Герман хотел предоставить ему.

Так и вышло! Но, между тем, он продолжал преследовать свою главную цель — воскрешение Ирмы. Или же, по крайней мере, её освобождение из Дома Слёз. Почему я постоянно делаю на этом акцент? Я молчала три недели! Я молчала, чтобы не дать Марку вспомнить его! Но он вспомнил. И, слава Богу, что он просто вспомнил. Его магия сгинула. Дом Слёз оставил его душу вовеки. И я не давала Герману ни шанса выдать себя.

Но он решился на действия при помощи собственных средств. Это же Герман привёл вас в свою квартиру? И потом вы с Денисом отважились на тот самый «эксперимент».

Герман этого и ждал. Но шприц вводил Данила, а у него нет должного, сильного желания воскресить Ирму. Да и если бы шприц был в руках Дениса, у него бы тоже ничего не вышло. Да и у тебя, Агата. Вы не любили Ирму так, как любил её Герман, или же как я любила Марка.