Львы и Драконы - Виктор Исьемини

Монахи ехали день за днем, сперва их путь лежал в направлении Ванетинии. Останавливались на ночлег они в монастырях, их кормили, снабжали фуражом и изредка передавали новые инструкции.

Во время очередной ночевки (уже в Ванете) настоятель вручил старшему агенту архиепископа послание с указанием — сменить маршрут и направляться к востоку, то есть в сторону гевской границы. Туда отправились имперские армии, там следует отыскать Алекиана и передать в его руки вдохновенного брата Когера.

Упомянутый вдохновенный Когер на протяжении всего пути сочинял новые проповеди и успел надоесть спутникам декламациями пространных периодов из своих трудов. Теперь же он задумал выступить перед монастырской братией и обратился к настоятелю. Поскольку просьба исходила от знаменитого пророка, едущего, к тому же, в ставку императора по прямому распоряжению его высокопреосвященства, монахи собрались в трапезной и, вкусив, приготовились слушать.

Тонвер с Дунтом отпросились у старшего в их команде на пару часиков в город. Эта парочка постоянно исчезала из монастырей, где путники останавливались на ночь. Возвращались они румяные, веселые, пахнущие вином и чесночной приправой, причем из-под острых запахов специй просачивались ароматы дешевых духов. Старший монах неизменно потворствовал этим прогулкам, поскольку считал, что без Тонвера с Дунтом ночевка пройдет спокойней, обязанности же свои эти двое выполняют с похвальным старанием.

И на сей раз Товер с Дунтом выпросили позволение прогуляться по окрестностям, покуда вдохновенный пророк выступает перед местными. Они только задержались в дверях, чтобы послушать начало проповеди и уяснить, о чем пойдет речь.

— Братья! — сложив руки на груди, начал Когер, — Добрые братья мои! Не могли вы, добрые мои братья, не заметить, на краю какой бездны оказался нынче Мир. Будто лишившаяся кучера повозка, мчится Мир к пропасти и некому сдержать буйных непокорных коней… Кто эти кони, что влекут нас к обрыву? Кто они, упоенные собственной силой и забывшие покорность узде? Гева, Дриг, Андрух, Фенада… И другие, прельстившиеся Гангмаровым соблазном, изменным призраком свободы… Правители в гордыне своей несут вскачь хрупкую колымагу Империи, позабыв о ямах и рытвинах… Но пропасть!..

Слово «пропасть» Когер выкрикнул так, что мороз прошел по коже слушателей.

— …Пропасть лежит впереди! Мудрый возчик, император Элевзиль ныне почил в Гилфинге и выпустил из рук вожжи, так что бешеные жеребцы, Гюголан, Гезнур, Гратидиан и прочие несутся каждый в свою сторону, рвут на части колесницу Империи людей! Благочестивый юноша, император Алекиан натягивает поводья, изо всех сил пытается…

Тонвер толкнул Дунта в бок:

— Идем, а?

— Идем. Вот уж не могу понять, как может Гилфинг вещать устами этого олуха…

— Почему бы и нет, — толстяк пожал плечами, — когда настает день, звезды видны из колодца, а не с верхушки бергфрида. Почему бы истине не открыться Миру при посредстве этого дурака? Помнишь, что говорил Мерк Новый о своем осле?

— О том, который побил копытами разбойника, напавшего на блаженного? Я что-то, вроде, слыхал, но…

— Да, именно эта история! Блаженный сказал побитому разбойнику, что Гилфинг избирает своим оружием даже бессловесную тварь, и прибавил, поднимая обороненную злодеем дубину, что при нужде Гилфинг не то, что тварь, а и бессмысленное древие может употребить ради улучшения Мира. И отделал разбойника дубиной — вдобавок к ослиным копытам. Осел да дубина — вот верные гилфинговы проповедники!

— Чувствуете ли, добрые мои братья, томление, которое охватывает грудь, едва произнесешь вслух: «Империя»?! — взревел позади, в трапезной, Когер.

— Слушай, идем скорее, а? — поторопил приятеля толстячок Тонвер. — Когда он орет, меня и впрямь будто по загривку холодом пробирает. Может, он в самом деле Светлым вдохновлен?

— Тогда нужно признать, что на сей раз Гилфинг избрал своим орудием действительно дубину. И ведь братия слушает, в самом деле слушает… Почему же на них действует когерова проповедь, а на нас нет?

— Потому что мы грамотные, — вполголоса буркнул Тонвер (они как раз приблизились к монастырским воротам), затем крикнул, — эй, брат привратник, отворяй-ка!

Оказавшись снаружи, толстяк продолжил:

— Если слушают люди тупые да безграмотные, вот как здешняя братия, тогда проповедь нашего Когера падает им на сердце, как семена на благодатную почву. А тебя, закоренелый скептик, обчитавшийся Мерка Нового, не проймет и новое Гилфингово явление, случись оно на твоих глазах. Вот так-то, брат Дунт!

— Ну, почему же не проймет, — раздумчиво возразил тощий монах, — вполне может статься, что и проймет. Это смотря сколько выпить…

* * *

— Скажи, Дартих, а зачем ты живешь?

— Слава Гилфингу Пресветлому, что наконец-то вразумил этого олуха…

— Это ты к чему, хозяин?

— Наконец-то ты задал не лишенный смысла вопрос. А то все «куда идем» да «куда идем»…

— Куда мы идем, мне тоже хочется спросить, — признался юноша, — но ты не отвечаешь.

— Скоро будем на месте, думаю.

— На каком месте?

— Ты сам поймешь.

— Ладно. Раз ты говоришь, что вопрос был не лишен смысла, то, может, ответишь? Зачем ты живешь, Дартих?

— А я уже не живу. Я — так. Прежде жил, чтобы служить моему благородному и могущественному сеньору, графу Каногору.

— Это я знаю…

— Заткнись, ты ничего не знаешь. Я служил его милости Каногору Эстакскому, и не было у меня никого в жизни, ни жены, ни детей, а родителей своих я не помню. Вырос в Эстаке, в замке… Теперь-то я думаю, что будь у меня семья, то жил бы для нее…

Толстяк с опаской оглянулся на спутника — не смеется ли? Нет, парень слушал внимательно, с серьезной миной.

— Так вот, если бы, говорю, была у меня семья, то из меня вышел неплохой муженек и папаша. Но не сложилось. И, поскольку был у меня один только хозяин, то жил я, ему служа. Теперь у меня хозяина нет. А последний приказ его милости знаешь, каков был? Не знаешь, откуда тебе… Сэр Каногор велел, чтоб я, если придет слух о его, графа Эстакского, гибели, чтоб я тебя прирезал. И я впервые ослушался моего господина… Однако думаю, он бы мне простил и со мной согласился бы. С другой стороны, в комнатенке, где тебя содержали, нашли вполне подходящий труп. И возрастом, и сложением — вылитый ты, парень.

— Это я понимаю… — попытался вставить юноша. — Но…

— Так что, — не слушая спутника, продолжал Дартих, — приказ я почти что исполнил. И теперь нет у меня господина, а есть ты, раб. Поэтому я при тебе, а ты — при мне. И мы с тобой идем. Вот и весь разговор.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});