Болотник - Андрей Алексеевич Панченко

своё лицо из моих пальцев, но у него не получилось.

— За хавку свою, я сам разбашляюсь. Эх ладно, я сегодня чего-то очень уж добрый. Вас семеро, значит по полтиннику с вас шестерых и с этого фуфела, сотка. Итого пол косаря.

— Эээ, почему пятьсот? Четыреста же выходит?

— Я в школе плохо учился. Молодец чаворалэ (мальчик — цыганский), правильно дядьку поправил. Ну значит договорились.

— А с нас за что?! Мы же тебя не трогали!

— За кореша своего значит вписаться не хотите? А ведь это вы его в блудняк ввели. Ну хорошо, я с него одного спрошу — я нехорошо усмехнулся и сильнее сжал челюсть обмякшего цыгана. Он сдавленно замычал от боли.

— Мы всё поняли дорогой! Отпусти его пожалуйста.

— Ну раз поняли, то я жду, пока флакон у нас не закончится — я отпустил присмиревшего цыганенка и кивнув на початую бутылку водки, сел на свой стул.

Я молча разлил нам с Филлипычем по рюмке. Алёна испуганно смотрела на меня, Филлипыч тоже. Во взгляде фронтовика читалась брезгливость и злость.

— Ну чего вы на меня так смотрите? — я взял рюмку и протянул её Филлипычу.

— Ты что, сидел? — спросил Филлипыч, даже не думая брать свою.

— Нет, не сидел. Но много раз с уголовниками общался. В артели работал, а там каждый второй сидевший, да и в детском доме вырос. Да вы чего надулись? Мне вообще-то орден за поимку преступников дают и за помощь органам внутренних дел.

— Ты с ними разговаривал на блатном жаргоне. И кто такой Мишка Резак?

— А как мне с ними нужно было разговаривать? Я говорил с ними на том языке, который они понимают. А Мишка Резак — да так придумал по ходу разговора.

— Зачем ты с них деньги потребовал? Можно было милицию вызвать просто.

— А что бы милиция сделала? Ничего. Они грубо разговаривали, но никого не оскорбили, драку не затевали, общественный порядок не нарушили. Я их сам наказал, теперь они себя поскромнее вести будут.

В это время к столику подошёл официант и поставил на стол бутылку шампанского и сверток, завернутый в салфетку.

— Это вам презент от соседнего столика — официант махнул рукой в сторону стола за котором сидели цыгане. Я повернулся к ним и махнул головой, а затем взял салфетку и протянул официанту.

— Это тебе, на чай, оттуда за счет возьмёшь. Передай за соседний столик, что извинения приняты.

Официант молча взял салфетку, кивнул и быстро ушёл.

— Мне их деньги не нужны, у меня своих хватает. Но наказать их было нужно. Безнаказанность порождает вседозволенность, и своими действиями я возможно спас какую-то девушку и её кавалера от унижения, а возможно и от избиения. Я за себя и своих близких всегда постоять смогу, а кто-то нет. Вот они таких и ищут. И глумятся. Весело им слабых унижать. Сегодня они на меня нарвались, а если бы меня не было? Ты бы Филлипыч чего сделал? Алёнку с этим пьяным быдлом танцевать бы отпустил? Или дал бы себя унизить?

— Нет конечно! Я на фронте воевал!

— Вот и я не дал. Выпьем?

Филлипыч взял со стола рюмку и молча чокнувшись со мной выпил её залпом.

Вечер закончился скованно. Алёна больше не веселилась, посматривала со страхом то на меня, то на стоящий прямо напротив неё столик с цыганами. Филлипыч больше не пытался качать права, и просто пил со мной рюмку за рюмкой. От былого веселия не осталось и следа. Когда мы с Филлипычем закончили с водкой, мы встали и разошлись по своим номерам. Я был грустен и зол, только вроде бы девочку, подходящую нашёл, и умудрился напугать её до ужаса. Хотелось набить кому ни будь морду. Я с надеждой посмотрел на стол цыган, стараясь увидеть хоть какой ни будь намек на недовольство или улыбку, чтобы был повод подрастя, но мои оппоненты вели себя хорошо. Встретившись со мной взглядом, мой недавний соперник, поспешно отвернулся. Не судьба.

Глава 29

Проснувшись рано утром, я ни сказав никому не слова, взял свои чертежи и вышел из гостиницы. Нужно наведается в Государственный комитет СМ СССР по делам изобретений и открытий.

Сейчас, в СССР, сдать заявку на изобретение гражданину нельзя, всё делается через патентных поверенных, с которыми автор подписывает договор. Моя задача, заключить такой договор и передать поверенному все документы, оплатить государственные пошлины. Я подготовился как мог, изучил законодательство, подготовил описание изобретений, сделал чертежи и написал реферат к каждой заявке.

В здании на Бережковской набережной я проторчал до вечера. Не такое это и простое дело оказалось, но документы я сдал. С нервами, лихорадочным переписыванием бумаг, но сделал. Не обошлось и без взяток. Пришёл я подготовленный, полный дипломат хорошего коньяка и шоколада разошёлся по кабинетам со скоростью звука, своему патентному поверенному доплатил деньгами. С больной головой, но чистым сердцем, вечером, я вернулся в гостиницу.

— Ты где так долго ходил? Утром приезжали с орготдела, провели совещание, что можно делать и чего нельзя рассказывали, как одеться. Тебя спрашивали несколько раз. Я утром просыпаюсь, тебя нет. Сказали, что, если ты не будешь соответствовать регламенту, тебя не допустят. Орден свой в канцелярии будешь забирать.

— А может оно так и лучше. Не люблю эти официальные мероприятия.

— Да ты что?! Это же такая честь! Ладно, я тебе сейчас всё расскажу, я хорошо всё запомнил, сейчас Алёну позову, она если что я забыл, дополнит.

— Да не надо Алёну, я её и так вчера напугал.

— Дурак ты. Она конечно испугалась, но поняла, что ты за неё заступился. Спрашивала про тебя сегодня несколько раз, а ты как в воду канул. Где ты, когда вернешься, никому не сказал. Стой здесь, никуда не уходи, я за ней схожу.

Не дав мне возразить, Филлипыч быстро вышел из номера, и уже через минуту вернулся с Алёной. Девушка была в простом, домашнем платье и испуганной уже не выгладила, скорее немного злой. Ну, что сказать, и так ей тоже очень идёт — красотка!

— Кирилл! Вы куда ушли? Мы вас весь день ищем.

— Извините Алёна, у меня были дела. Я предупреждал Виктора Филипповича о том, что сегодня мне нужно будет отлучится.

— Какие у вас могут быть дела важнее вручение государственной награды? Москву и послезавтра можно посмотреть.

— И всё же это были важные дела. Извините, что расстроил вас — с девушками главное вовремя извинится, даже если ты сто раз прав.