Случайный рыцарь (Сборник) - Леонид Панасенко

— Да, и спрашивают про дядю Андрея. Я им сказала, что ты в Америке.

У двадцатипятилетней Елены было две дочки-близняшки. Они ходили в первый класс. Все трое жили у родителей Елены, в большой мрачноватой квартире (бывшей коммуналке) неподалеку от Чистых прудов. За девочками присматривала бабушка, которую язык не поворачивался так назвать. «Девушка, вы последняя?» — до сих пор обращались к ней в очередях. Родители Елены терпели Андрея как наименьшее из зол. Они не смели настаивать на его законном браке с их дочерью, но всегда подчеркивали, отчего не настаивают — да уж к чему вам такой довесок к Леночке, Андрей Павлович! Растопчин краснел, норовил поскорее ускользнуть от хлебосольных хозяев, от семейного стола.

Еще несколько лет назад (при том, что отношения Растопчина с родителями Елены в ту пору сильно осложнились). Андрей был вполне доволен и жизнью, и собой. Перспектив, захватывающих дух, он, конечно, и тогда уже не строил, но и сдавать завоеванные в обществе позиции не намеревался. К высоким постам в Союзе архитекторов Растопчин не стремился, однако, членом в Правлении состоял. Заказами его не обделяли, да и постоянный приработок от преподавательской «деятельности» оказывался достаточно весомым. Как архитектор Растопчин специализировался на малых формах, но, если перепадал заказ на добротный особняк, мог с блеском выполнить и его. Когда подули перестроечные ветры, Растопчин стал «выездным». Надумал сколотить небольшой капиталец, не мытьем, так катаньем добиться разрешения на покупку завалящей халупки где-нибудь под Анапой, (сохранив за собой квартиру в столице), немного поколдовать над этой халупкой, превратить ее в «Приют холостяка» и — лето на Черном море, зима в Москве, месячишко-другой в штатах, если пригласят, пару недель круизных «римских каникул», если подвернется путевка… Налаженный быт, стабильный заработок, упорядоченная смена впечатлений — что еще нужно человеку, который готовится разменять пятый десяток лет? Естественно, если он не бизнесмен, к примеру, или депутат, а тихий обыватель. Планам Растопчина не суждено было сбыться, по крайней мере в срок.

Почва уходила из-под ног обывателя. Рохлям, не умеющим плавать, Общество Равных Возможностей предоставляло уникальный шанс наловить в мутной воде перемен свой садок золотых рыбок. Впрочем, ловить или не ловить — личное дело каждого, на дворе стояла свобода, и было ее там, как говорится, выше крыши. Понятно, купаться в этой свободе, в этом бодрящем, с ледком и воронками, весеннем половодье приходилось всем без исключения. Растопчин не любил ни массовых заплывов, ни принудительного закаливания и попытался выйти сухим из воды — смыло бережок, смыло. Воронье, облепившее торчащие из воды верхушки деревьев, громким карканьем провозглашало очередную новую эру, а также здравицу за племя победителей. Домик под Анапой стал Андрею недоступен, как обычному смертному Китеж-Град. Рядом бушевал Кавказ, эмоции горцев перехлестывали через горные хребты. Недостаток элементарных вещей, спичек, лампочек, бензина доводил до бешенства даже флегматиков. За считанные годы все, что напоминало о комфорте, вздорожало в тысячу раз. Время летело стремительно, кошмарно, а кошмары, снящиеся обывателю, были в чем-то сродни страшной яви сталинских тридцатых, когда, засыпая в мягкой постели, ни в чем не повинный человек держал в подсознании — ты запросто можешь очнуться утром на голых нарах.

— Откуда что берется? — целовала Елена Андрея под утро. — Как съездишь в Америку, так пусть не десять, но пять лет сбрасываешь уж точно.

— Четыре поездки, двадцать лет долой, — посчитал Андрей. — Пацан! С кем ты связалась, Ленка?

— Не волнуйся. Приезжаешь — словно после ванны молодости, но потом стареешь здесь за год, как при нормальной жизни состарился бы за три.

— Но к тебе это не относится, — сказал Андрей.

— Через десять лет, когда мои дочечки вырастут, мне будет тридцать пять, сказала Елена. — Баба ягодка опять, — усмехнулась она. — Как ты думаешь, мы продержимся вместе так долго?

Снова она за свое, с грустью отметил Растопчин. Если загробный мир не существует, если посмертного наказания за грехи не последует, то к чему делать людям добро в ущерб себе?

— Через три часа тебе вставать, — напомнил Андрей.

— Не думай обо мне, — прошептала Елена, — не сдерживай себя, не смотри на часы, родной.

Глаза у нее слипаются, удивлялся Растопчин, веки она уже не в силах приподнять, спать хочет смертельно, а твердит упрямо: «не думай…» Жертва за жертвой. Зачем? Или нет, на то и жертва, бескорыстная жертва, чтобы нельзя было к ней подступиться с таким вот «зачем?» Любит, что ли?

Он был намеренно груб с ней, но она боролась не с ним, а обволакивающим ее сном. Рассветало. Андрей оставил Елену в покое, он чувствовал нечто вроде «угрызений совести». В детстве Растопчин много читал о людях, жаждущих не то чтобы посмертной славы, но долгой и доброй памяти о себе. С верой в такую память шли на смерть и герои, и девочки, обжегшиеся на первой любви — ты еще вспомнишь меня, неприметную, локти будешь кусать, да меня не вернуть… Даже самая теплая память не согреет могильные кости, подумал Растоичин. К чему тогда жертвовать собой? Одно дело — подарки, пусть даже роскошные, другое — до конца дней своих тянуть на горбу семью из четырех человек. Никаких угрызений, решил Андрей. Коготок увяз — всей птичке пропасть. А мне летать охота, зевнул он и потянулся к стакану. Да, я — толстокожий безнравственный тип, который и шагу не ступит, если не ущучит выгоду, подзуживал Растопчин свою совесть, и что с того? Растопчин прислушался. Было тихо. Пиво что-то проурчало в животе и тут же смолкло. Елена спала, подложив под голову не подушку, а скомканный край пододеяльника. Право, ты не в обиде на меня, душа моя, пробормотал Андрей — ни одной стрункой души не откликнулась. Безнравственный так безнравственный. Действительно, что с того? Под окном прошел ранний трамвай. Возле шторы дрогнул воздух. Жизнь входила в привычную колею. На бронзе карниза проступали пятна засохшей известки. В широкое кресло были свалены подарки Растопчина Елене, ее девочкам и родителям — рубашки, платье, игрушки, свитер, плэйеры, банки с растворимыми чаем и кофе, дисковый проигрыватель, колготки, разные мелочи. Наконец-то Растопчин понял, что приехал домой. Лживый и полупьяный, толстокожий или не очень — не суть важно, он — дома. Андрей переложил голову Елены на подушку, подзавел будильник и неожиданно для себя расстроился из-за того, что не выучил за целую жизнь ни одной молитвы, даже самой коротенькой.

4

Следующие два месяца Андрей крутился, как белка в колесе — наверстывал упущенное в проектном институте и помогал шефу обеспечить мастерскую выгодным фронтом работ на обозримое (увы, лишь ближайшее) будущее, отсиживал часы на заседаниях Правления Союза архитекторов и в комиссии по содействию творческой молодежи, вел семинары у студентов, принимал на Семеновском валу друзей-приятелей и сам наносил визиты добрым людям, направо и налево раздаривая сувениры и восстанавливая нужные связи, оформлял визу в США и выкупал билет, доставал продукты и лекарства дочерям Елены, продавал ту электронику, без которой мог теперь обойтись, мотался по библиотекам, фондам и архивам, собирая материал для задуманной книги с условным названием «Русский загородный дом 19–20 в. в.», набрасывал вместе с фотографом план натурных съемок (в книге предполагался и большой иллюстративный материал, включающий архивные рисунки и фотографии и новые слайды), платил вперед за коммунальные услуги и телефон, врезал в дверь квартиры супернадежный замок, запасался впрок бензином для машины, оформлял подписку на газеты и журналы — все пытался успеть до наступления зимы.

Он взял билет в Нью-Йорк на шестнадцатое декабря, созвонился с Бартом и попросил его заказать билет из Нью-Йорка в Лос-Анжелес — чем раньше сделан заказ, тем меньше платишь. В ЮСИЭСБИ Растопчина ждали по окончании каникул, в начале января, но Андрей летел «с запасом», намереваясь провести предпраздничные дни в Галите у Барта, а само Рождество встретить вместе с ним, а возможно и вместе с Пэм, в Лас-Вегасе, или, еще лучше, высоко в горах, в Эльдорадо, на Тахо среди роскошных сосен, снега и казино. Финансовую часть путешествия Барт, в основном, брал на себя (аренда коттеджа и ресторан в рождественскую ночь). Проблема могла возникнуть из-за погоды — гололед, снежные за носы, метель в иные дни намертво сковывали движение на горных дорогах.

В материальном плане очередной вояж в Америку должен был принести Андрею одни убытки. Гонорар за те восемь лекций, что Растопчин готовился читать в ЮСИЭСБИ, не покрывал и двух третей расходов на поездку, однако, жить Растопчину предстояло у друзей в Галите (кстати, рядом с Университетом), а, следовательно, стол, дом и автомобиль доставались ему на время пребывания в Калифорнии практически бесплатно. Безусловно, стоило идти на значительные расходы и лететь в Калифорнию поскольку, в случае удачи — то есть успеха у студентов, профессор ЮСИЭСБИ вполне мог оказать Андрею любезность и составить ему протекцию в другом Университете или колледже. Кроме того, Андрей хотел начать поиск издателя своего «Загородного русского дома».