Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Прошло семьдесят лет с тех пор, как Аппий Клавдий Слепец произнес в сенате свою знаменитую, воодушевившую весь Рим речь, направленную против попыток примириться с вторгнувшимся в Италию воинственным греком Пирром. Окончательное изгнание Пирра из Италии давно стало достоянием истории, но еще были живы старые воины, помнившие последовавшую за ним еще более грозную войну – войну с Карфагеном. Как предсказывал Аппий Клавдий, после победы над общим врагом Пирром соперничество Рима и Карфагена на море переросло в военное противоборство. Более двадцати лет на Сицилии и в Африке, на море и на суше римляне и карфагеняне вели кровавую войну. Она закончилась заключением мира, отдававшего некоторое преимущество Риму. Этот мир держался на протяжении жизни целого поколения, но теперь две державы снова оказались в состоянии войны, причем карфагенский военачальник Ганнибал перенес боевые действия на территорию Италии.

– Когда поскачете в бой, – наставлял Максим, обращаясь к своему сыну и Сципиону, но намеренно игнорируя Кезона, – никогда не забывайте: не Рим нарушил мир. Это сделал безумный заговорщик Ганнибал, когда осмелился напасть на наших союзников в Испании. У этого человека нет ни стыда, ни совести, ни чести. Будь проклята его ублюдочная армия, состоявшая из ливийцев, нумидийцев, испанцев и галлов! Пусть слоны взбесятся и затопчут их в грязь!

– Да будет так! – сказал Квинт, подняв чашу.

Как и его отец, он был привлекателен, но тоже постоянно хмурился, отчего на его молодом лице появлялась обиженная гримаса.

Сципион поднял чашу и поддержал тост. Как и Кезон, Сципион был одарен привлекательной наружностью, хотя его волосы были более темными, а черты лица – более резкими. Он носил длинные волосы, причем зачесывал их назад, на манер Александра, и отличался могучей статью. Еще будучи учеником, он быстро сравнялся, а потом и превзошел эрудицией своих наставников. Как атлет, он не имел равных. Как солдат, уже завоевал себе имя. Все знали его уверенную, быструю походку и крепкую хватку. Сципион производил сильное впечатление на каждого, с кем встречался.

Кезон, хоть и с запозданием, тоже поднял чашу. Похоже, его движение заметил только Сципион: он качнул свою чашу в направлении Кезона и выстрелил в него быстрой улыбкой.

– Как ты говоришь, Максим, карфагеняне, безусловно, не правы, – промолвил Сципион.

Его звучный голос был сильным, но мягким. Люди часто говорили, что как только он достигнет возраста, подобающего публичному политику, то непременно прославится как прекрасный оратор.

– Но, конечно, ты ошибаешься, когда говоришь, что Ганнибал безумен. Одержим навязчивой идеей – другое дело, это вполне возможно. Мы все знаем историю о том, как его отец, ожесточенный в своем унижении из-за уступок, к которым мы вынудили Карфаген в результате последней войны, заставил маленького Ганнибала поклясться в вечной ненависти к Риму и ко всему, что исходит из Рима. Очевидно, Ганнибал принял эту клятву близко к сердцу, и уж в пренебрежении сыновним долгом его не может обвинить никто. Он намеренно нарушил мирное соглашение, когда напал на наших союзников в Испании. Потом, по слухам, ему приснился сон о будущем. Бог поместил его на спину гигантской змеи, и он проехал на змее через земной шар, выворачивая с корнем деревья и валуны и оставляя после себя полное разрушение. Ганнибал истолковал значение сна таким образом – ему суждено опустошить всю Италию.

– Это он сказал своим солдатам, – ухмыльнулся Квинт. – А сон, скорее всего, придумал, чтобы их воодушевить.

– Так оно или нет, но он ушел из Испании и пересек южное побережье Галлии. Все говорили, что Альпы не пустят его в Италию. Никто не думал, что он сможет перейти их, сохранив и армию, и слонов. Он нашел горный перевал и обрушился на нас как огненный смерч! Задавал нам одну трепку за другой. Я был с отцом у реки Тичино, где произошло первое, столь бесславное для нас сражение…

– Не скромничай, Сципион, – промолвил Квинт. – Ты спас жизнь своему отцу, когда он был ранен на поле боя, и все это знают. Для тебя это сражение было славным.

– Я сделал то, что обязан сделать любой сын.

Сципион не только принижал собственную доблесть, но и не стремился приукрасить многочисленные поражения, которые потерпели римляне от Ганнибала.

В ходе опустошительной кампании на Италийском полуострове Ганнибал продемонстрировал почти сверхчеловеческую изобретательность и гибкость. Великий мастер маскировки, он с помощью париков и переодеваний не раз избегал покушений со стороны заговорщиков и засланных убийц. Возвращался в строй после самых страшных ранений, включая потерю глаза. Задумывал и осуществлял невероятные военные хитрости. Однажды, темной ночью, он поверг римскую армию в смятение, прикрепив пылающие факелы к рогам коровьего стада, что создало иллюзию огромного войска, наступающего по склону холма, на котором в действительности вообще не было солдат. Хотя неутолимая ненависть и кажущаяся непобедимость Ганнибала вызывали у римлян страх и ответную ненависть, его деяния внушали невольное восхищение. Даже Сципион говорил о нем с уважением.

– Теперь одноглазый Какус и свора его наемников проникли в самое сердце Италии, – прорычал Квинт. – Они свободно рыщут, опустошая ее и отрывая от нас наших союзников одного за другим. Но ведь это не продлится долго, Сципион?

– Ты прав, Квинт. Завтра мы отправляемся, чтобы встретиться с Ганнибалом и положить его разбою конец раз и навсегда!

Максим хмыкнул.

– Ты знаешь мое мнение по этому вопросу, – хмуро сказал он.

В предыдущей войне Максим был назначен диктатором с чрезвычайными полномочиями. В то время как его коллеги в сенате надрывали голоса, требуя генерального сражения, Фабий, напротив, упорно избегал крупных столкновений, стараясь измотать армию Ганнибала бесконечными маневрами и мелкими стычками. И тогда, и теперь он неизменно призывал к осторожности и терпению. По его разумению, пока римляне продолжают сражаться с карфагенянами на других аренах – на море, в Испании и на Сицилии, – в Италии им не следует рисковать армией, вступая в крупные сражения с Ганнибалом, чьи боевые слоны и великолепная нумидийская кавалерия до сих пор оставались непобедимыми. Куда разумнее дождаться, когда перед вторгшейся армией во весь рост встанет неизбежная проблема обеспечения припасами и зимним кровом пятидесяти тысяч наемников и десяти тысяч коней. Но тактику Максима высмеивали и презирали. Противники прозвали его Кунктатором – Медлителем, и он стал самым непопулярным человеком в Риме.

Теперь настал час недавно избранного консула Гая Теренция Варрона, рьяного сторонника решительных действий, поклявшегося разбить Ганнибала одним молниеносным ударом. Он и его коллега, консул Луций Эмилий Павел, собрались выступить на следующее утро во главе самой большой за все времена римской армии. Она насчитывала более восьмидесяти тысяч воинов, и замысел консулов состоял в том, чтобы сокрушить Ганнибала численным превосходством. Несмотря на возражения отца против этой кампании, Квинту предстояло участвовать в ней в качестве военного трибуна, как и Сципиону.

Глядя на ровесников, Кезон особенно остро ощущал свои физические недостатки. К счастью для него, эти изъяны не были очевидны при рождении, иначе его могли бы бросить на произвол стихий сразу после появления на свет. Его мать родила двух предыдущих сыновей со столь явными телесными изъянами, что по приказу отца Кезона обоих оставили умирать. После Кезона его удрученная мать больше не рожала детей, а когда отец пал в битве при Тичино, Кезон оказался главой своей маленькой ветви фамилии Фабиев. Но от свободы и статуса ему было мало пользы: неспособный пройти требуемые десять лет военной службы, Кезон не имел права занимать общественные должности и, таким образом, никогда не мог продвигаться по Стезе чести – череде должностей, ведущей в сенат и к высшим магистратурам.

Глядя на своего друга Сципиона, Кезон разрывался между противоположными чувствами. Он и восхищался Сципионом, и смертельно ему завидовал. Гордился дружбой с этим человеком, но в то же время особенно остро ощущал рядом с ним свою ущербность. Сципион был всем, Кезон – ничем.

– Нужно ли добавить глухоту к списку твоих дефектов, молодой человек? – рявкнул Максим.

Кезон, которого так резко оторвали от размышлений, непонимающе уставился на своего старшего родича.

– Разве пристало гостю заставлять хозяина повторять просьбу? Я просил тебя произнести тост. Говорят, что если ни в чем другом, так хотя бы в обращении со словами ты хорош. Ну а эти два молодых воина, безусловно, заслуживают слов поддержки от тех, кто всю войну просидит дома.

– Кезон весь вечер помалкивает, – промолвил Сципион. Его теплая улыбка и мягкий тон резко контрастировали с бесцеремонностью Максима. – Это не похоже на нашего Кезона. Он обычно такой остроумный. Полагаю, мой дорогой друг задумался о чем-то очень важном.