Битва за Родину - Алекс Шу

ты говоришь, что другого выхода нет, значит, придется валить урода.* * *

— Дядя Толя, я дверь прикрываю, как вы просили, до свидания, — возбужденно кричит в темный зев коридора мальчик лет 12-ти. Хлопает зеленая дверь. А пацан бодрым шагом уходит прочь.

— Игорь Семенович, уже половина девятого. Этот малец точно последним был, — говорю Зорину. Мы с наставником сидим на скамеечке метрах в пятидесяти от входа.

— Я сейчас первый пойду, если никого кроме Сливко в клубе нет, грохну урода.

— А почему ты? — возмущается наставник, — Давай я схожу.

— Мы же уже с вами много раз говорили, — терпеливо отвечаю Зорину, — Я по возрасту больше подхожу в члены клуба. Взрослый мужик вызовет подозрение. А так, зашел записаться в клуб, если что. И никаких особых вопросов. И вообще, я сам всё сделаю. Вы меня здесь подождите и подстрахуйте на всякий случай.

— Нет, — рычит сэнсей, — Я должен всё это увидеть своими глазами. И не вздумай спорить.

— Хорошо, не буду, — я тяжело вздыхаю, — Тогда я захожу, а вы будьте поблизости. Если маньяк один, я его вырубаю и зову вас.

— Перчатки не забыл? — уточняет наставник.

— Нет, — хлопаю себя по карману, где лежат тонкие нитяные перчатки, купленные ещё в Ставрополе, в магазине садового инвентаря.

— А веревку?

— В кармане.

— Принимается, действуй, — кивает сэнсей.

Через пять минут я уже возле зеленого входа в клуб. Аккуратно открываю дверь, стараясь не шуметь. Передвигаюсь мягкими шагами, на носках. Поворачиваю в коридор. Вижу курчавую шевелюру и крепкую спину маньяка у раскрытой двери «Щитовой». Сливко что-то рассматривает.

«Совсем страх скотина потерял. Даже дверь не закрыл на ключ», — отмечаю про себя. Делаю шаг, другой. Маньяк что-то чувствует и начинает оборачиваться. Рву к нему со всех ног. Сливко видит меня и после секундной растерянности, злобно скалится. Он наклоняется, рука смыкается на рукояти черного туристического топорика, лежащего в «Щитовой», но я уже рядом. Коротко и резко бью кроссовком по мощной челюсти урода. Сливко сносит на пол. Топор лязгает, выпадая из разжавшейся руки. Я добавляю ему ногой в голову для гарантии так, что ублюдок подлетает вверх и замирает на полу в глубоком нокауте.

Надеваю перчатки, быстро достаю веревку, спутываю руки и ноги бессознательного маньяка. Затыкаю ему рот комком из пионерской рубашки.

Затем бегу к двери и чуть приоткрываю её. Через несколько секунд в помещение вваливается Зорин.

— Всё чисто, клиент упакован, — отвечаю на его вопросительный взгляд.

Зорин проходит в коридор. Лязгает закрываемая дверь, с клацаньем поворачиваю ручку замка, загоняя железный «язычок» в паз. А в коридоре слышится мычание и звук ударов. Наставник с остервенением пинает урода, держа в руках пачку фотографий. Сливко мычит с ужасом, глядя на Зорина, старается закрыться руками и отползти.

Подхожу и заглядываю в развернутые «веером» фотографии. На них, отрезанная детская голова, повешенный в лесу ребенок, тело без руки и ног, лицо задушенного мальчика.

— Вот ведь сволочь, а, — хрипит Зорин, — я ещё сомневался. Думал, может ты ошибся, или преувеличил. А теперь вижу, наоборот, преуменьшил. Таких тварей надо уничтожать. Без суда и следствия.

Наставник с носка бьет Сливко по ребрам. Маньяк закатывает глаза, дергается и сворачивается клубочком.

— Хватит, Игорь Семенович, — останавливаю наставника, — У нас мало времени. Давайте приступать к делу.

Поворачиваюсь к Сливко. И широко улыбаюсь так, что кудрявая сволочь судорожно дрыгает и скребет по полу ногами, стремясь отползти от меня подальше.

— Любишь, значит, эксперименты над детишками проводить? Мучить и вешать подростков? Расчленять их? Теперь твоя очередь. Сейчас мы над тобой эксперимент проведем….

Через двадцать минут я, аккуратно выглянул из клуба. Никого нет. Только в отдалении спиной ко мне стоит какой-то мужик. Выскользнул из клуба, и с наслаждением вдохнул свежий воздух. В последние минуты чуть не сдох от вони. Этот урод перед смертью, умудрился нехило обосраться.

За мной тенью выскользнул Зорин. Через три минуты были уже далеко от клуба. И тут меня накрыло. Начал накапывать мелкий дождик, небольшой ветерок легкими прикосновениями гладил волосы, но я всё не мог проглотить большой ком, колом ставший у меня в горле. Перед глазами стояли фотографии повешенных детей с высунутыми языками, отрезанные конечности, подвешенные за ноги, распятые на прокрустовом ложе подростки, ботинки и туфли жертв, с отпиленными мысками. Дети, ещё толком не жившие, доверчивые и наивные. Какой же бездушной мразью надо быть, чтобы вытворять такое? И правильно мы сделали, что шлепнули это животное. Общество нужно защищать от подобных тварей.

— Леша, ты в порядке? — крепкая рука наставника ложится плечо.

— Да, — тихо отвечаю, с усилием, проглатывая ком.

— Тогда пошли быстро, нам тут задерживаться нельзя.

Через пять минут я уже сидел в «москвиче» Зорина, который мы поставили за пять дворов от «Чергида». А ещё через полчаса мы выехали из города. Машина бодро летела по вечерней трассе, энергично пожирая километры. Игорь Семенович был задумчив и молчалив, вглядываясь в исчезающую под колесами дорогу.

А я чувствовал себя опустошенным и усталым, как после трудной, но необходимой работы. Задумавшись, не заметил, как задремал. А потом провалился в глубокий сон без сновидений.

Эпилог

13 ноября 1978 года. Петровск. Вечер

— Ты представляешь, эта дурочка Ильина так ничего и не поняла, — весело щебечет Света, прижимаясь к моему плечу, — Она почему-то решила, что комендант и Добрынина тебя покрывают. И напросилась на встречу с секретарем райкома комсомола — Морозовым.

— Знаю такого, — усмехаюсь я, — И что там дальше было?

— А дальше было весело. Толстая взяла с собой подхалимку Ингу Бойер и поперлась к Константину Дмитриевичу жаловаться. Начала у него в кабинете рассказывать, как ты развращал умы девчонок в общежитии западной музыкой, она попробовала это прекратить, а комсорг техникума, наоборот, её виноватой сделала, а растлителей молодежи отпустила. Так Морозов сразу при ней позвонил Добрыниной, а от неё коменданту, чтобы узнать, в чем дело. А потом положил трубку, и начал орать на Ильину. Лицо кровью налилось, глаза бешеные. Бойер рассказывала, что чуть не описалась