Германия и революция в России. 1915–1918. Сборник документов - Юрий Георгиевич Фельштинский

в ближайшем номере «Русской мысли» напечатать следующее мое заявление, на том же месте, где была помещена статья «Ленин на службе у кайзера» («Русская мысль» от 8 мая).

В этой статье сказано:

1) «Когда на одном из первых же заседаний Временного правительства П.Н. Милюков поднял этот вопрос (о финансовой поддержке Ленина и большевистской партии императорским германским правительством), даже и не настаивая особенно на обвинениях по адресу большевиков, то А.Ф. Керенский в исторической («истерической» – в статье Г. Каткова, где он говорит не о «большевиках», а о «немецких агентах») речи протестовал против подобной «клеветы на славную русскую революцию» и тут же подал в отставку, которую он, правда, на другой же день взял обратно».

Взять отставку обратно мне было тогда тем легче, что я никакой отставки не подавал. В.Д. Набоков, писавший свои воспоминания по памяти, о чем он сам упоминает, просто перепутал даты. Я действительно подавал в отставку, но только после 21 апреля, о чем было оповещено в газетах, и совсем по другому поводу: здесь не место об этом писать.

Возможно вполне, что некая резкая стычка в начале марта между Милюковым и мной произошла: сам я вспомнить об этом случае сейчас не могу. Однако кем-то вставленная в изложение Георгия Каткова вводная фраза – «даже не настаивая особенно на обвинениях по адресу большевиков» – совершенная выдумка. Милюков не мог тогда настаивать, даже «не особенно», на обвинениях против большевиков. Ибо первые – и в то же время решающие – данные о связи Ленина с «императорским германским правительством» Временное правительство получило только в середине апреля.

Сам П.Н. Милюков в своих недавно вышедших «Воспоминаниях» (с. 328) пишет: «…В закрытом ночном заседании правительства я сказал, что немецкие деньги были в числе факторов, содействовавших перевороту (выделено мною. – А. К.). Это заявление П.Н. Милюкова должно было действительно вывести меня из себя, ибо я, не меньше Милюкова, одного из главных лидеров «Прогрессивного блока», знал, кто совершил переворот. Его совершили члены государственной думы при содействии вождей армии (см.: Милюков. Воспоминания. С. 337).

Тому были две причины. Первая – «Мы знали, что старое правительство было свергнуто ввиду его неспособности довести войну до победного конца» (Там же). Вторая – подозрение измены, притаившейся на самом верху государственной власти. Вспоминая свою знаменитую речь в Государственной думе 1 ноября 1916 г., П.Н. Милюков пишет: «Я говорил о слухах об измене, неудержимо распространяющихся в стране… причем в каждом случае я предоставлял слушателям решить – «глупость» или «измена»? Аудитория решительно поддерживала второе толкование – даже там, где сам я не был в нем вполне уверен (подчеркнуто мною. – А. К.)… Но наиболее сильное, центральное место речи я замаскировал цитатой «Нейе фрайе прессе»… Там упомятуто было имя Императрицы в связи с именами окружавшей ее камарильи… За моей речью установилась репутация штурмового сигнала к революции. Я этого не хотел» («Воспоминания». С. 277)…

Дело было не в личном хотении или нехотении оратора, а в том, что для «вождей армии», как я удостоверился из личных с ними разговоров, уверенность в измене «у самого трона» была второй причиной поддержки переворота, так же как и у членов Государственной думы, его совершивших. А как далек был тогда П.Н. Милюков от мысли о роли денег германского правительства в работе Ленина в 1917 г., явствует из передовой «Речи» от 5 апреля под заглавием «Приезд Ленина».

2) Дальше в статье «Русской мысли» говорится:

«Но когда большевики начали пропаганду на фронте, убеждая солдат брататься с немцами, Временное правительство сочло все же (эти два слова вставлены в перевод текста Г. Каткова) нужным произвести негласное расследование связи Ленина с немцами». Временное правительство не «все же» было вынуждено начать поневоле расследование о ленинской группе. Оно приступило к этому, как только – сейчас же после приезда 10 апреля французского министра снабжения Альбера Тома – получило от него точные данные, которые в некоторой части были подтверждены, в конце апреля, в Ставке ген. Алексеева прапорщиком Ермоленко. Ввиду особых условий работы, происходившей главным образом за границей, и необходимости считаться с государственными интересами наших союзников, о начатом расследовании были осведомлены не все члены правительства, включая и министра юстиции П.Н. Переверзева.

Вся работа была сосредоточена с начала мая месяца в руках М.И. Терещенко, министра иностранных дел. Только тогда, когда расследование подходило к развязке, т. е. к предъявлению обвинений и к арестам, приблизительно за две недели до начала июльских событий, часть добытых данных была сообщена министру юстиции. Тогда же министр иностранных дел познакомил начальника контрразведки полковника Никитина с французским офицером, который по поручению своего правительства помогал М.И. Терещенке.

В день занятия правительственным отрядом войск «Дачи Дурново», т. е. 19 июня, «в 11 часов утра я явился к министру М.И. Терещенко, который представил меня капитану французской миссии Лорену, – пишет на с. 94 в своей английской книге «Фатальные годы» полковник Никитин, – ему (Лорену) суждено было позднее оказать ценную услугу». А именно, капитан Пьер Лорен «4 июля (21 июня) пришел ко мне и вручил мне первые 14 телеграмм в Стокгольм и из Стокгольма между Козловским, Фюрстенбергом, Лениным, Коллонтай и Суменсон; впоследствии он дал мне еще 15 следующих телеграмм» («Фатальные годы». С. 119). Эти телеграммы, признает тут же полковник Никитин, «помогли провести ясное различие между главными и менее важными лицами, причастными к этому делу… Эта информация дала возможность нам быстрее двинуться вперед, и последующее расследование стало приносить ежечасно сенсационные результаты. Из этих телеграмм мы впервые узнали о существовании Суменсон…».

3) Дальше. В «Русской мысли» пишется: «Июльское восстание, организованное большевиками, имело своею главной целью помешать этим арестам и дать возможность Ленину спрятаться». У Г. Каткова нет этой категоричности: «Высказана была даже мысль, что неудачное восстание в начале июля большевиками было организовано в надежде предотвратить аресты». Но и в этой смягченной форме «мысль» полковника Никитина не соответствовала действительности. Ибо удар с тылу в столице был нанесен для того, чтобы облегчить подготовленный к этому времени удар с фронта. Началось контрнаступление германских армий. Из книги же близкого друга Ленина В. Бонч-Бруевича «На боевых постах Февральской и Октябрьской революции» (с. 83) видно, что до вечера 4 июля Ленин не знал ничего о скором своем аресте.

4) «Когда восстание было подавлено, то А.Ф. Керенский вернулся в Петроград», – написано в «Русской мысли». Подчеркнутых мною слов у Г. Каткова нет. Они вставлены с некою целью, довольно ясной, но вставлены неудачно. Я не сам