Загадки истории (сборник) - Эдвард Радзинский

Я. Ну что вы, милый Моцарт, просто трудно было слушать серьезную оперу во время таких торжеств.

Моцарт. Нет, нет, я провалился. Это моя первая неудача в Праге. И я не сомневаюсь: это наказание за то, что отодвинул Реквием. Когда мы с Констанцей уезжали в Прагу и уже садились в карету, я увидел руку на ее плече. Это был он!.. Серый незнакомец. Он спросил: «Как дела с Реквиемом?» Я извинился, объяснил обстоятельства. Обещал взяться сразу по возвращении. И вот – опять не удается. Шиканедер требует завершения «Волшебной флейты». Но все равно: он – со мной.

Он был невменяем. Он бормотал: «Я ясно вижу его во снах. Он торопит. Негодует. И знайте, барон: мне все больше кажется, что это не просто Реквием. Это Реквием для меня самого».

Да, впервые я видел его до конца серьезным. Ибо он… он уже был охвачен грядущей смертью. А я… я – ощущением того великого, что он создаст. Создаст – благодаря мне!

Мое разъяснение

Все началось в доме моего давнего знакомца графа фон Вальзег цу Штуппах. Граф – отличный флейтист. Он держит прекрасный оркестр. Но у него слабость: он мечтает прослыть композитором, хотя ленится сочинять. Он предпочитает тайно заказывать музыку хорошим композиторам. Недавно умерла его жена, царство ей небесное. И вот когда я приехал засвидетельствовать соболезнование, граф обмолвился, что желает сочинить Реквием по случаю ее кончины.

Я. Это достойная мысль, граф. Я с нетерпением буду ждать вашего сочинения. В церковной музыке мало кто может с вами соперничать… Ну разве что… Моцарт.

По его глазам я понял: он внял моему совету. В это время в комнату вошел его служащий, господин Лойтгеб… Я знаю этого господина: это он обычно выполняет подобные деликатные поручения. Он длинный как жердь и худой как смерть. В вечно серой одежде. Я легко представил, что случится, когда он явится к впечатлительнейшему Моцарту и закажет Реквием. Да. Я не ошибся!

ИЗ ДНЕВНИКА14 октября 1791 года

Я продолжаю пожинать плоды. На днях был на премьере «Волшебной флейты». Зал переполнен. Моцарт ввел в мою ложу Сальери и его любовницу – певицу госпожу Кавальери. Сальери, как всегда, начал рассказывать о своих триумфах. Я давно примирился: жрецы искусства с интересом могут говорить только о себе. В кульминации рассказа, к счастью, погас свет и заиграли увертюру. Опера прошла великолепно. Даже Сальери был растроган и впервые забыл говорить о себе. Когда вошел Моцарт, Сальери его обнял. Привожу их знаменательный разговор:

Сальери. Опера достойна исполняться, дорогой Моцарт, перед величайшим из монархов. Это – «опероне».

(То есть – оперище.)

Сальери. Я обнимаю вас, великолепны вы, великолепны певцы, великолепно все!

(От себя добавлю: в течение действия я все думал – неужели это то, что совсем недавно он играл мне? Вот уж поистине волшебная опера, так в ней все волшебно преобразилось! Вместо оперы-буфф родился этот фантастический слиток возвышенной печали и сверкающего смеха. И какой вкус! Гений – это вкус.)

Сальери. Какая прекрасная идея: одеть пустячную сказку в философские масонские одежды. Масонские символы в опере прекрасны.

Один я знал: не в масонских символах дело. За оперой маячила тень Реквиема. Сладкий привкус смерти. О нет, не масоны! Моя выдумка родила сегодняшнее чудо.

ИЗ ДНЕВНИКА17 ноября 1791 года

Только что от меня ушла Констанца. Вот запись этой очень важной беседы.

Констанца. Я не знаю, что делать! Я схожу с ума. Уже три недели, как я вернулась из Бадена и нашла его совершенно изменившимся. Он не выходит из дома. И сидит, и сидит над этим проклятым Реквиемом.

(Я не мог сдержать лихорадочных вопросов: «Ну как?! Как?!») Констанца. Реквием почти закончен, но я принуждена отобрать его у Моцарта.

Наверное, я побледнел.

Я. Вы… сошли с ума?!

Она была удивлена моим волнением.

Потом сказала: «Прочтите это письмо. Я нашла его на столе. Он написал его ди Понте».

Я начал читать… Это – длинное письмо, где были действительно страшные строки:

«Я не могу отогнать от глаз образ неизвестного. Постоянно вижу его перед собой. Он меня умоляет, торопит и с нетерпением требует мою работу. По всему чувствую, что бьет мой час. Я кончил прежде, чем воспользовался моим талантом. Жизнь была так прекрасна, карьера начиналась при таких счастливых предзнаменованиях!.. Я понял, передо мной моя погребальная песнь».

– Он и мне написал столь же ужасное, – сказала она, когда я закончил это письмо. И она прочла мне вслух несчастным голосом: – «Я не могу тебе объяснить, дорогая, мое ощущение. Это некая пустота, она причиняет мне почти боль… Какая-то тоска, которую никак не утишишь. Она никогда не пройдет и будет расти изо дня в день». Мне страшно! – сказала она, всхлипывая. – Вчера мы гуляли по Пратеру и он вдруг заплакал, как ребенок. И сказал: «Я слишком хорошо понимаю: я долго не протяну. Конечно, мне дали яд. И я не могу отделаться от этой мысли».

Я. И кто же ему дал яд?

Констанца. Он говорит – Сальери. Он привез Сальери на премьеру, и потом они ужинали вместе. Я. Что за чепуха!

Констанца. Он невменяем, господин ван Свитен. И поэтому я отобрала у него Реквием. И помогло: он немедля успокоился. Прошло уже две недели без Реквиема… Слава Богу, здоровье его улучшилось. Он сумел закончить масонскую кантату и даже ее продирижировал… но вчера он опять потребовал назад Реквием.

Я пришла спросить у вас совета, барон: как отвлечь его от этой ужасной мысли?

Я был в ужасе: неужели эта глупая курица не даст завершить? Лишит меня величайшего наслаждения? И музыку – величайшего творения?

Сальери. Если бы я знал… Почему вдова не обратилась ко мне?! Я охотно дал бы денег.

Я. Это говорят теперь все. Но втайне радуются, что не обратилась. Кстати, Сальери, почему вы сами не обратились к вдове? Вы ведь знали, что он нищий.

Сальери. А вы?

Я. Я скуп.

Сальери. Как быстро закончилась жизнь, начавшаяся так блестяще.

Я. Ну что вы, Сальери. Все у него только начинается. Теперь и вы… и я… и император, и все мы только и будем слышать: МОЦАРТ! Теперь все мы лишь его современники. Люди обожают убить, потом славить. Но они не захотят признать… никогда не захотят, что они… что мы все – убили его. Нет-нет, обязательно отыщут одного виноватого… И я все думаю: кого они изберут этим преступником, этим бессмертно виновным? И я понял.

Сальери. Кого же?

Я. Вас. Он ведь вас не любил. Так не любил, что даже жене пожаловался, что вы его отравили. Сальери. Какая глупость!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});