Гипсовый трубач - Юрий Поляков

Между тем Никита в пьяном угаре лишился клиники: друг-однокурсник, воспользовавшись алкогольным помрачением компаньона, переписал ее на себя. Дети, оставшись без родительского присмотра, тоже отчудили по полной. Сын, провалившись в мединститут, попросился в армию, хотя имел отсрочку, и попал в какую-то совсем уж злобную часть. Через полгода его комиссовали по инвалидности: якобы боец упал с танка и отбил себе почки. Афросимова, чувствуя явный состав преступления, помчалась в полк, пыталась разобраться на месте, но с «голой прокуроршей» никто даже разговаривать не стал.

С дочерью тоже не заладилось. Она связалась с сектой Шестой Печати и, прихватив семейные сбережения, бесследно исчезла. Антонина Сергеевна заметалась по стране, подняла на ноги знакомых муровцев, продолжавших, несмотря ни на что, ее уважать, правда, с некоторым недоумением. Дочку искали год и нашли в пещерах под Пермью, где она вместе с единоверцами ждала конца света, ибо сказано в Апокалипсисе: «…И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих; и цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца!» Девчонка оказалась без денег, в лохмотьях, в язвах, зато с ребенком, которого родила неизвестно от кого. Но даже в таком состоянии от помощи матери она отказалась!

Однако самое худшее ожидало Афросимову впереди. Закончив портрет и хлебнув той восторженной суеты, которую многие принимают за славу, Фил почувствовал, что начинает тихо охладевать к Антонине. Знаете, как это бывает, коллега? Еще вчера волоски вокруг сосков желанной женщины приводили вас в нежное неистовство и эксклюзивный восторг… Вы, как видный дендрофил, меня, конечно, понимаете?

Автор «Кандалов срасти» презрительно засопел в ответ.

— …А сегодня вы уже смотрите на эту неуместную растительность с рудиментарной тоской. Иногда Бесстаеву казалось, будто знобящая страсть, недавно наполнявшая смыслом его существование, осталась там — на холсте. Возможно, так и есть — ведь критики единодушно объявили «Портрет голой прокурорши» лучшей работой Фила Беста. Поначалу, понимая, какую жертву Тоня принесла ради него, художник боролся с охлаждением, убеждал себя, что такой верной, страстно-целомудренной и самоотверженной женщины у него больше никогда не будет. Но как сказал Сен-Жон Перс, вся жизнь художника есть лишь пища для солитера вдохновенья. Впав в творческий кризис, Фил вообразил, будто всему виной однообразие его мужских достижений, и стал тайком встречаться со своими групповыми женами…

Внезапно вернувшись из Перми, Афросимова, как в плохом романе, застала дома тихую семейную оргию. Понимая, что отпираться невозможно, Бесстаев во всем сознался и предложил ей остаться на правах старшей, материально ответственной жены, так сказать, в качестве «мажор-дамы». Антонина Сергеевна улыбнулась, ничего не сказав, поднялась в спальню, разделась донага, аккуратно разложила на постели, где впервые познала женское счастье, свою прокурорскую форму, легла рядом и застрелилась из трофейного дедушкиного браунинга. Вот такая история!

— Я бы эту историю закончил не так! — задумчиво проговорил Кокотов.

— А как?

— Разделась донага — это хорошо! Аллегорично. Но лучше сначала выстрелить в проклятый портрет, а потом в себя.

— Ну, знаете, какая-то дориангреевщина! — возразил Жарынин. — Тогда пусть уж она купит в секс-шопе надувную куклу и оденет ее в свой прокурорский мундир…

— Перебор, — качнул головой писатель.

— Да что вы понимаете!

— Кое-что.

— Не уверен.

— Вы прочли мой синопсис?

— Ваш? Нет.

— Как это — нет? — подскочил Кокотов.

— А зачем?

— А затем, что я его написал! — жестяным голосом проговорил Андрей Львович.

— Ну и что? Мало ли кто какую ерунду пишет!

— Ерунду? Но ведь мы… мы… вместе…

— Коллега, то, что мы с вами вместе напридумывали, полная ерунда. И фильма из этого не получится!

— Почему? — похолодел прозаик. — А как же Берлинский кинофестиваль?

— Какой, к черту, фестиваль! Вот вы объясните мне, о чем наш с вами сюжет?

— О любви…

— Кто вам сказал?

— Вы!

— Когда?

— Вчера.

— Я ошибся. Вот голая прокурорша — это любовь! Наша история не о любви, а о ненависти. О ненависти к нормальной жизни.

— Не понял!

— Объясняю. Кто такая ваша Тая?

— Художница…

— Не художница, а распутная наркоманка, неизвестно как оказавшаяся работником детского учреждения. И правильно, что ее оттуда забирают!

— В наручниках?

— А в чем еще? В гирляндах из настурций?

— Но ведь это искусство! Нельзя же так… без всякого…

— Можно! Искусство не должно разрушать жизнь. Вы знаете, сколько замечательных государств развалили с помощью искусства?

— Не знаю.

— Одно вы точно знаете!

— Какое?

— СССР!

— Допустим, — согласился Кокотов. — Но Лева? Лева-то не разрушал государство!

— А что ваш Лева? Он элементарно попал под бдительность. Как же, по-вашему, должна поступить нормальная власть, обнаружив хиппи на фотографии, присланной из пионерского лагеря? Или вы, друг мой, не знаете: где хиппи, там беспорядочные половые связи и наркотики…

— Вас больше волнуют беспорядочные половые связи или наркотики? — с комариным сарказмом поинтересовался писатель.

— Меня волнует здоровье общества!

— А если бы Леву посадили?

— Но ведь его же отпустили.

— Это потому, что ему Зэка помогла и чекист попался нормальный.

— Нет, просто ваш Лева еще ничего не успел натворить. И правильно, что прислали чекиста. Среагировали… Поэтому и был порядок.

— И это говорите вы, человек, пострадавший от коммунистов?

— Да, это говорю вам я, человек, пострадавший от своей юной дурости. В молодости мы не понимаем, что порядок важнее свободы. А когда вдруг понимаем, уже поздно, и теперь в любом сквере под ногами шприцы как куриные кости хрустят. СПИД развели — страшно к молодой девчонке подойти!

— Приходится пользоваться старыми боевыми подругами?

— Приходится… — Жарынин оторвал взор от дороги и с интересом поглядел на соавтора. — А вы изменились со вчерашнего вечера! Ишь ты, выпрямила! Откуда вы ее знаете?

— Кого?

— Не паясничайте! Наталью Павловну.

— Встречались. В дурной юности.

— Поня-атно. В общем, так: эту вашу байду про Леву и Таю я снимать не стану.

— Это не моя байда!

— Ну и не моя тоже.

— Что же вы тогда будете снимать?

— Думайте! Вы же сценарист…

— А что мне думать? Снимите моего «Гипсового трубача». Вы же сами говорили: там есть точные детали времени…

— Детали снимать нельзя, мил человек! Нель-зя! Что говорил Сен-Жон Перс об этом?

— Что?

— Талант ходит с микроскопом, а гений с телескопом.

— Вы, как я понимаю, с телескопом?

— Правильно! Я вам не Сокуров, чтобы экранизировать собственное занудство! И я вам не Федя Бондарчук, чтобы фарцевать патриотизмом! Мне нужен расчисленный хаос бытия! Мне нужна история жизни, понимаете? В головах остаются только истории! Вы помните список кораблей в «Илиаде»?

— Нет, конечно…

— А кто похитил Елену?

— Парис.

— Вот вам и ответ!

— Тогда снимите кино про голую прокуроршу!

— Я не стервятник.

— А я не дятел, чтобы попусту колотить по компьютеру!

— Такова участь сценариста. Вы полагаете, Тони Гуэрра не так работал? Феллини гонял его как мальчишку!

— Но вы-то не Феллини!

— Так и вы не Гуэрра! Думайте, Кокотов, напрягайтесь! Или вы способны теперь думать только о ней?

— Ну почему же… — покраснел писатель.

— Да все потому же!

…Наконец стала понятна причина пробки: новенький темно-синий БМВ и новейший серебристый «ауди», как говорится, не поделили трассу, развернувшись при ударе так, что объехать их можно было лишь в один ряд по обочине. Возле битых автомобилей топтались виновные — равномордые, быковатые парни в дорогих костюмах. Оба орали, багровея, в мобильные телефоны. За темными стеклами машин угадывались два юных женских силуэта, тоже чем-то похожих. Гаишник, неторопливо прохаживаясь, внимательно оглядывал диспозицию и обдумывал свой резон. А пробка образовалась оттого, что остальные водители, особенно те, что на стареньких «Жигулях», не только осторожно съезжали на обочину, но еще и притормаживали, с классовым наслаждением любуясь элитным ДТП. Дальше шоссе оказалось почти пустым. Жарынин посветлел лицом и вырвался на оперативный простор, обойдя нескорый длинномер, как легкий сайгак обгоняет тяжелого вола, влекущегося к водопою…