Рузвельт (СИ) - "Дилан Лост"

Мое тельце начало напоминать маленький спичечный коробок. Слишком крохотный для той невероятной, огромной любви, которую я испытывала.

Все во мне поднималось и опускалось. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Как морской прибой во время штормового предупреждения.

Я все еще тряслась от обуревавших меня чувств.

— Я увижу Париж?

Мне не верилось.

— Ты не просто увидишь его. Ты его почувствуешь. Потрогаешь, понюхаешь и если нужно, то даже облизнёшь. Ты покоришь его, Тэдди. Беспощадно завоюешь этот город.

— А если я в него влюблюсь?

— Влюбишься в Париж?

— Да.

— Это неизбежно. Но я постараюсь не ревновать. Или хотя бы не слишком сильно.

Артур озорно усмехнулся, каким-то образом покоряя меня еще больше.

Знаете, я, может, не разбираюсь ни в Прусте, ни в Ницше, ни в биографии Теодора Рузвельта, но мне известна одна простая истина:

— Я люблю тебя, Артур.

— Артур? Я целую вечность уговаривал тебя произнести мое нормальное имя, а сейчас хочу услышать другое. Просто, чтобы знать. Что мы — это все ещё мы.

— Артур Кемминг из Восточного Суссекса по кличке Даунтаун. Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, Рузвельт.

— И я в шоке, что ты правда надел леопардовые носки.

— Хайд был довольно убедителен в своем приглашении.

— Он пугал тебя состриженной бородой Джека?

— Да. И скунсами.

Я усмехнулась. Типичные грязные приемы Хайда.

— Это твои первые цветные носки.

— Мои первые любимые носки.

— Это посвящение. Поздравляю. Теперь все официально, — объявила я.

— Что?

— Ты. Официально. Картер.

Артур бережно поправил прядь волос, упавшую мне на глаза.

— Да. И я объявляю перемирие в каждой войне, которую ты ведёшь. Тебе больше не нужно будет бороться или что-то доказывать. Оставь все битвы мне.

— Все, кроме одной.

Потому что мы с Джулианом снова соревнуемся. В этот раз за лучший подарок на свадьбу родителей.

Сменив каблуки на удобные высокие кеды, я взяла с креслица свою маленькую гитарку и вместе с Артуром вышла на задний двор, где уже вовсю разворачивалось празднование.

Играла музыка, лопались шары, летали пробки из-под шампанского. Сумасшедшее леопардовое месиво вреди праздничных шариков.

Все дети в отдельной кучке разыгрывали собственную «свадьбу», где Айрис была невестой, а сын Рави — женихом.

Увидев нас издалека, Хайд с победным кличем возвёл руки к небу.

— Аллилуйя! Голубки снова сошлись! Добро пожаловать в семью, мистер Красотулька. Свадьбы по воскресеньям, полицейские облавы по пятницам. Надеюсь, ты втиснешь все эти мероприятия в свой плотный график.

— Ну что, шизик, поздравляю тебя со званием «третьего колеса», — этот комментарий бросила подошедшая Кара.

— Я — третье колесо, ты — четвертое, — с гордостью сообщил Хайд, вклинившись между мной и Артуром и положив руки нам на плечи. — А вместе мы…

— Свингеры? — хохотнула Кара.

— Мы машина! Как Тесла. Бэтмобиль. Молния Маккуин. Я же не один так считаю, да?

— Хайд? — позвала я. — Знаешь, леопард действительно не так уж и плох.

— Я же говорил тебе! И Сара Джессика Паркер тут не при чем. Ну может, чуть-чуть.

Мы рассмеялись, и Кара увела несущего бред друга подальше от нас.

В руке у меня все еще была гитарка, и я уже заприметила себе место, где могла бы спеть.

— Удачи, Рузвельт, — сказал Артур.

— Так все-таки «Рузвельт»? — я вцепилась в его рукав, не давая уйти.

— Да, Рузвельт. И я не боюсь тебя так называть. Потому что в этом имени теперь совсем другой смысл.

— Приоткрой завесу тайны.

— Когда Теодор Рузвельт в 1912 году баллотировался в президенты, во время одной из встреч с избирателями в него выстрелили, — поведал Артур. — Пуля попала в грудь, пробив футляр от очков и толстую рукопись с речью, которую он хотел произнести. Однако Рузвельт не покинул места — он привлёк внимание публики к тому, что в него только что стреляли, и говорил затем полтора часа. Понять то, что ранение неопасно для жизни, помог охотничий опыт — так как он не кашлял кровью, значит, пуля не пробила лёгкое. Впоследствии подтвердилось, что пуля вошла глубоко в грудь, но извлекать её было даже рискованнее, чем оставить как есть, и Рузвельт носил её всю жизнь.

— Интересно.

— Ты тоже носишь пулю, Тэдди. И ты никогда от нее не избавишься, понимаешь?

Я думала, что в свое время удачно увернулась от пули на одной из перестрелок Джека, а теперь понимаю, что она настигла меня гораздо, гораздо раньше.

Витая в своих мыслях, я отошла от Артура и устроила складной стул под небольшой аркой, где Куин совсем недавно поженила моих отцов.

Раньше у меня все никак не укладывалось в голове. Чарли называл Джона Бонджови чересчур эксцентричным, говорил, что у Ванды Джексон голос, как у наждачки, никогда не добавлял в еду кетчуп, потому что он забивает вкусовые рецепторы, но дом Картеров он всегда считал самым прекрасным местом на земле. Несмотря на крики, оры, перебои электричества и пьяниц, с самого утра стучащихся в наше кухонное окно.

«Вот так вот просто. Иногда людям просто нужны…люди», вспомнила я слова отца.

Кажется, теперь я действительно поняла.

Как же Чарли до чертиков любил это место. Здесь во все дырки и прорехи светит солнце. Здесь каждый визг — музыка для ушей. Каждый ор — знак, что ты не один и никогда один не будешь.

Я прижала гитарку к груди, окидывая взглядом всех присутствующих. Пользуясь моментом, пока никто меня не замечает, я тайком начала следить.

Как Куин в обнимку с дядей Перси пили ром и распевали песни из «Пиратов Карибского моря».

Как Хайд, которого так непривычно было видеть без гипса и без волос, выкрашенных в очередной невообразимый цвет, танцевал медленный танец с Адамом.

Как родители просто сидели рядом и наслаждались каждой секундой происходящего. А раньше мне казалось, что Джек больше никогда не будет счастлив.

Я была неправа. Много-много раз. И чтобы загладить свою вину я выбрала песню «Наплачь мне реку».

Чарли она точно понравится.

Перед тем, как начать играть, я бросила взгляд на Артура. А он будто бы и не переставал смотреть на меня.

Заметив мое напряжение, Даунтаун подмигнул мне. Он вытащил импровизированный пистолет из внутреннего кармана пиджака, снял его с предохранителя и взвел невидимый курок. Проговорил мне одними губами «Люблю тебя» и, быстро прицелившись, выстрелил в мою сторону.

И пока эта вымышленная пуля летела, перед глазами у меня пронеслась вся жизнь.

Да, за семнадцать лет в этой жизни не произошло ничего феноменального. Я многого не успела сделать и многого не увидела. Не покорила Эверест, не научилась управлять грузовиком, не предотвратила катастрофу, не пожала руку президенту и не набила ни одной татуировки. Не посмотрела на Северное сияние, не сфотографировалась с Эллен Дедженерес, не возглавила список «Форбс», не сказала победную речь на «Оскаре».

Некоторые вершины непозволительно далеки от меня. Они всегда будут там, а я тут. И нам не суждено соприкоснуться.

Но я выбрала эту жизнь сама. Нашу протекающую крышу, ободранные обои, барахлящий телевизор, криво постриженный газон. Вечные ругательства Джека, детский смех Китти, ночное мяуканье Тони, подгоревшие брауни миссис Лукас и сумасшедшие прически Хайда.

Я выбрала все это — каждый день, каждую секунду. Растворимый кофе по утрам, французские фильмы, морепродукты по акции, расстроившиеся струны гитары, разбитые коленки, жареные ребрышки, песни из шестидесятых, семейные молитвы, улыбки и слезы, и протянутые руки.

За столом уже начали резать торт, по радио играла песня Боба Дилана. Пока Мойра не видела, Джулиан слизывал сливочный крем прямо с ножа.

Я сидела одна на складном стульчике, глотая ком, застрявший в горле. В последнее время я стала такой плаксой. Глаза раскраснелись, словно у меня конъюнктивит.

Первая слезинка прорвалась наружу, и я даже не пошевелилась, не потрудилась спрятать ее ото всех. Я просто смотрела вперед, прекрасно понимая одну вещь.