Барабаны любви, или Подлинная история о Потрошителе - Светозар Чернов

– Не скажите-с, Артемий Иванович. Всю душу вкладываю-с!

– Перестаньте! – рявкнул Фаберовский. – С ума сошли! Нашли о чем торговаться! Хоть бы какая досталась, и то хорошо! Вся полиция на головах стоит.

– Вы мне позвольте самому-с, у меня лучше получится…

– Заткнись! Резать будешь ту, которую приведет Даффи, и прямо во дворе клуба. Во-первых, со двора, как утверждает Гурин, на днях съехал хозяин каретной мастерской мистер Датфилд, во-вторых, пока идет собрание, едва ли кто покинет клуб.

– Их там ждет угощение и песни, – заметил Артемий Иванович.

– Когда все произойдет, Даффи напишет на стене мелом – вот, держи, – надпись: «Русские нигилисты не размениваются на пустяки». Тем же почерком, что и письмо. Даффи, ты отправил письмо?

– Да, босс, еще позавчера, в четверг.

– Но ведь оно должно было быть написано и отправлено еще во вторник! – Фаберовский скрипнул зубами.

– Я не успел.

– Чем ты занимался? Какие у тебя могли быть дела?

– Я писал, – меланхолично ответил Даффи.

– Писал!!! Диккенс хренов!

На крик Фаберовского из комнаты выглянула Дарья, но, увидев Васильева рядом с Шапиро, покрылась пятнами гнева и, гордо хлопнув дверью, удалилась. Из спальни возмущенно застрекотала швейная машина.

– Ну что вы ругаетесь! – примиряюще проговорил Артемий Иванович, поглаживая полупустую бутылку, словно то было плечо миссис Эстер Смит. – Вместе такое дело делаем, как бы это сказать, значительное… Николай, тут еще немного осталось, выпьем за успех сегодняшнего предприятия!

– Вы, как свинья последняя, вылакали полбутылки, – сказала Шапиро Владимирову. – А мы даже горло не промочили.

Глядя на Артемия Ивановича с разгоревшимся на щеках румянцем и нетвердыми движениями рук, Фаберовский почувствовал, как в душу к нему холодной змеей скользнуло смутное предчувствие, что идеально организованного и исполненного убийства не состоится и на этот раз.

– Уходить от клуба лучше, выйдя на Кристиан-стрит и по ней через арку под железной дорогой в сторону Доков до Кейбл-стрит, – сказал он обреченно. – Давайте сверим часы.

Все достали часы, кроме Конроя, у которого их никогда не было, и Артемия Ивановича, который усердно захлопал себя по карманам.

– Да у меня же часов нет! – фальшиво спохватился он. – Где мои часы!

– Цепочка есть?

– Да, вот на жилетке. – Артемий Иванович продемонстрировал Фаберовскому цепочку.

– На конце ее должны быть часы, – наставительно поднял вверх указательный палец поляк.

– Но их там нет!

– Тогда зачем пан ищет часы в карманах? Насколько я заметил, их нет на цепочке уже больше месяца.

– Как же мне быть? – двумя пальцами держа осиротевший конец цепочки спросил Артемий Иванович.

– Я дам пану свои. Вот, держите. Сейчас без десяти десять. Ну, с Богом, ребята!

– Чисто Суворов! – пристегивая часы, умильно произнес Артемий Иванович.

– Суворов – душитель свободы! – выкрикнул поляк, темнея лицом. – Мы в Польше помним, как он взял Варшаву, когда Костюшко поднял восстание, а суворовские чудо-богатыри устроили резню в предместьях, вспарывая женщинам животы, словно наш Урод! Я у пана сейчас часы отберу обратно!

– Наполеон, Баторий, Ян Собеский, Лжедмитрий! Настоящая Марина Мнишек! Сегодня мне без часов нельзя, – бормотал Артемий Иванович, пятясь к двери и придерживая часы рукой. – Господи Иисусе Христе, припадаю Твоей благости: помози мне, грешному, сие дело, мною начинаемо, о Тебе Самом свершити, во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Артемий Иванович схватил свой котелок, висевший на вешалке рядом со шляпой молодого ирландца и новым парусиновым картузом, купленным Дарьей для своего Коленьки, и исчез за дверью.

– Amen! – благословляя, перекрестил его вслед поляк. – И главное, пан Артемий: когда все сделаете, немедленно ко мне на Эбби-роуд.

* * *

К одиннадцати вечера Артемий Иванович приехал в клуб на Бернер-стрит. Сильный ветер гнал мусор по улицам, синюшно-свинцовые тучи лежали прямо на крышах и готовы были вот-вот разразиться ливнем. Из окон клуба, освещенных зловещим зеленоватым светом тусклых газовых светильников, еле мерцающих в клубах табачного дыма, доносилось жуткое гудение голосов, от знакомых интонаций которых у Артемия Ивановича заломило зубы. Около здания школы стоял человек в пальто с поднятым воротником и подозрительно смотрел на него. Владимиров подошел к нему ближе и спросил:

– А доктор Тамулти, который здесь обычно стоит – он что, заболел? Или вы теперь картинки продаете?

Человек ничего не ответил, потому что не знал русского языка. Оказалось, что французского языка он тоже не знал. А английского языка не знал уже Артемий Иванович.

Поняв, что от человека ничего не добиться, Владимиров тяжело вздохнул и вошел через плетеную калитку в воротах в кромешный мрак двора, по стенке добрался до двери и на ощупь открыл ее.

– Товарищ Гурин опаздывает на диспут? – спросила мадам Дымшиц, выглядывая из кухни. – Доклад товарища Шабсельса уже кончился.

– А где он сам?

– Уже ушел. Вас не дождался. Подите лучше сюда. Мы решаем вопрос за необходимость социализма промеж евреев, а такие вопросы при сухом горле не решить. Вот вам бутыль, отнесите ее наверх. Вы тут единственный сильный мужчина, а то у Гиллемана не то что бутылка, у него не поднимается даже такое, о чем я вам не могу сказать, чего оно.

Артемий Иванович бережно принял в свои объятия бутыль и пошел наверх. На площадке перед дверью он тайком вынул пробку и продегустировал содержимое, оказавшееся обычной изюмной сивухой, еще более скверной, чем та, что была в его прошлое посещение клуба.

Появление Владимирова в зале было встречено радостными воплями мужчин и бурными аплодисментами женской части собравшегося общества.

– Товарищи, товарищи! – постучал кулаком по столу Адлер, пытаясь призвать всех к порядку. – Не для того мы основали наш образовательный клуб, чтобы предаваться беспробудному пьянству. Неужели эта бутыль милее вам социализма среди наших собратьев?

– Социализм от вас не уйдет! – крикнул из угла анархист Захаров, с которым Артемий Иванович познакомился незадолго до того, как лишился драгоценной коллекции картинок. – А вот бутыли мы можем не увидеть! Или я плохо знаю нашего брата русского революционера!

Захаров протолкался к Владимирову и приветственно хлопнул его по плечу.

– Мы здесь с Курашкиным уже давно тоскуем, – сообщил анархист.

– Мы думалы, поговорят воны трохи про свий социализм и охолонуть, – подхватил Курашкин. – Но Козебродский с Адлером с самого почала подрались с сусидом, паном Канторичем, из-за роботы по субботам, и ввечери як почалы говорыты, и говорять, и говорять…

– Вы тоже много говорите, товарищ Тарас, – вмешалась в разговор мадам Дымшиц. – Принесите с кухни кружки.

– О мадам Дымшиц, вы така приваблива жинка, – сказал Курашкин. – Вам не можна видказаты.

– Ты к мадам Дымшиц не подходи! – набросился на Курашкина Гиллеман. – Сперва купи у ее мужа двадцать колец, как я! Социализм еще не наступил, чтобы все общее.

– Та й поди к бису! – отмахнулся Тарас.

– А ты, Ханна, освободи-ка для кружек место! – продолжала распоряжаться мадам Дымшиц, указав юной Мандельбойн на стол толстым пальцем. – Идите с ней, товарищ Гурин. Ох, Ханна, эти мужчины со своего социализьму готовы вовсе сдохнуть… Уже и водки не пьют!

– Вы, Анечка, живете по прежнему одна? – спросил Артемий Иванович, оказавшись рядом с Мандельбойн. – Так и не думали о моем предложении?

– Вы опять за свое! – возмутилась еврейка. – Морис, Морис! Он опять говорит мне гадости!

Адлер тут же оставил председательское место и в гневе протиснулся к столу.

– Давайте выпьем за вашу невесту, – сказал ему Владимиров, протягивая Адлеру полную кружку и прикладываясь к своей.

– Товарищи, товарищи, прекратите! – бросился к оскорбленному жениху Козебродский. – Морис, разве ты не видишь, он просто пьян! Кто-нибудь, отведите его на стул!

Курашкин вместе с Захаровым подхватили брыкавшегося Владимирова и поволокли к стулу неподалеку от двери.

– Не связывайся с этими жидами, товарищ Артемий, – посоветовал Захаров, усаживаясь с ним рядом. – Что хорошего может быть в еврейках?

– А то правда, що ваше призвыще Гурин, товарыш Артемый? – спросил Курашкин, подсаживаясь с другой стороны.

– Это фамилия такая старинная, Гурин, – недовольно сказал Артемий Иванович. – И чего ты, Тарас, меня все время выспрашиваешь? Может, ты меня еще и об ирландцах спросишь? И об Уроде, который баб тут у вас потрошит?

– От-от, про ирландцив. Придут воны сюды чи ни?

– Еще как придут! – сказал Артемий Иванович, отпихивая от себя хохла. – Всем вам сегодня просраться дадут!

– И я о том же, – засуетился Курашкин. – Мени треба до витру.

Он засеменил к двери, с опаской озираясь на Владимирова, выскользнул из зала и сбежал вниз. Выскочив на темную пустую улицу, под проливным дождем он подбежал к зданию школы, оглянулся на спящего в окне своей фруктовой лавке Пакера и условным стуком постучал в дверь. Она бесшумно открылась и человек, у которого Артемий Иванович полчаса назад спрашивал про Тамулти и картинки, впустил Курашкина внутрь.