Человек без свойств (Книга 1) - Роберт Музиль

Она предварительно позвонила по телефону, и Ульрих ждал ее не без тревоги. Он часто бывал в ее доме три года назад, когда прожил в этом городе несколько месяцев; а в этот раз он заглянул туда лишь однажды, потому что не хотел возобновлять старый флирт и побаивался материнского разочарования Клементины. Однако Клементина Фишель была женщина с «большим сердцем», а в каждодневных мелких стычках с ее супругом Лео у нее было так мало возможностей пустить это качество в ход, что в особых случаях, выдававшихся, к сожалению, редко, в ее распоряжении была прямо-таки героическая высота чувств. Тем не менее эта худая женщина с суровым, несколько скорбным лицом была немного смущена, когда оказалась напротив Ульриха и попросила его о беседе с глазу на глаз, хотя они и так были одни. Он единственный человек, с чьим мнением Герда еще станет считаться, сказала она, и пусть он не поймет ее просьбу превратно, добавила она тут же.

Ульрих знал обстановку в семье Фишелей. Мало того что отец и мать постоянно вели войну, Герда, их уже двадцатитрехлетняя дочь, окружила себя толпой странных молодых людей, которые делали скрежетавшего зубами папу Лео, совершенно против его воли, меценатом и покровителем их «нового духа», потому что нигде не было так удобно собираться, как у него. Герда такая нервпая и малокровная и страшно волнуется при малейшей попытке ограничить это общение, рассказывала Клементина, это в конце концов просто глупые, не умеющие вести себя мальчишки, но их усердно выставляемый напоказ антисемитизм не только бестактен, но и свидетельствует о внутренней грубости. Нет, добавила она, она пришла не для того, чтобы жаловаться на антисемитизм, это примета времени, и тут ничего не поделаешь; можно даже признать, что в некоторых отношениях в нем что-то есть. Клементина сделала паузу и вытерла бы слезу носовым платком, если бы не носила вуали; но сейчас она не стала пускать слезу и удовлетворилась тем, что просто извлекла из сумочки белый платочек.

— Вы знаете Герду, — сказала она, — это красивая и способная девочка, но…

— Немножко резкая, — дополнил Ульрих.

— Да, видит бог, она всегда ударяется в крайности.

— И, значит, все еще германствует?

Клементина стала говорить о чувствах родителей. «Хождением матери» назвала она несколько патетически свой визит, имевший побочной целью снова привадить к их дому Ульриха, после того как он, по слухам, так преуснел в параллельной акции.

— Я сама виновата, — продолжала она, — потому что в последние годы поощряла наперекор Лео эти знакомства. Я не находила в них ничего такого; эти молодые люди на свой лад идеалисты; а если ты человек широких взглядов, то умей выслушать и неприятное. Но Лео — вы же его знаете — волнуется из-за антисемитизма, независимо от того, настоящий ли он или только мистический и символический.

— А Герда с ее свободным, белокуро-немецким нравом не хочет эту проблему признать? — дополнил Ульрих.

— Она в этих делах такая же, какой я сама была в молодости. Кстати, как вы думаете, есть у Ганса Зеппа будущее?

— Герда обручена с ним? — осторожно спросил Ульрих.

— У этого мальчика нет ведь никаких видов на то, чтобы обеспечить жену!

— вздохнула Клементина. — Как же можно говорить об обручении; но когда Лео отказал ему от дома, Герда три недели ела так мало, что от нее остались только кожа да кости. — И вдруг она со злостью сказала: — Знаете, это, по-моему, как гипноз, как умственная инфекция! Да, иногда мне кажется, что Герда загипнотизирована! Мальчишка все время разъясняет в нашем доме свои взгляды, а Герда не замечает, как это постоянно обижает ее родителей, хотя вообще-то она всегда была добрым и душевным ребенком. И стоит мне что-нибудь ей сказать, она отвечает: «Ты старомодна, мама». Я подумала, — вы единственный, кто для нее что-то значит, и Лео очень высокого о вас мнения! — не могли бы вы как-нибудь прийти к нам и немного открыть Герде глаза на незрелость Ганса и его приятелей?

Поскольку Клементина отличалась корректностью, а это был акт насилия, то, видимо, заботы у нее были очень серьезные. Несмотря на все раздоры, она в этой ситуации чувствовала что-то вроде солидарности со своим супругом и общей ответственности. Ульрих встревоженно поднял брови.

— Боюсь, Герда скажет, что и я старомоден. Эти новые молодые люди не слушаются нас, старших, а тут допросы принципиальные.

— Я уж думала, что, найдись у вас для Герды какое-нибудь дело в этой великой кампании, о которой столько говорят, то это скорее всего навело бы ее на другие мысли, — вплела Клементина, и Ульрих поспешил пообещать, что придет, но заверил ее, что параллельная акция еще не созрела для такого применения.

Когда через несколько дней Герда увидела его в своем доме, на щеках у нее появились круглые красные пятна, но она крепко пожала ему руку. Она была из тех очаровательно целеустремленных нынешних девушек, которые тут же стали бы автобусными кондукторшами, если бы какая-то общая идея потребовала этого.

Ульрих не ошибся, предположив, что застанет ее одну; мама занималась в эти часы покупками, а папа был еще на службе. И едва Ульрих шагнул в комнату, как все поразительно напомнило ему один день из времен их прежних встреч. Год, правда, тогда продвинулся уже на несколько недель дальше; была весна, но стоял один из тех отчаянно жарких дней, что порой летят впереди лета, как хлопья огня, и плохо переносятся еще не закалившимся телом. Лицо Герды выглядело осунувшимся и узким. Она была одета в белое и пахла белым, как высушенное на лугу полотно. Маркизы были во всех комнатах спущены, и вся квартира была полна капризным сумеречным светом и стрелами тепла, проникавшими с обломанными остриями сквозь серую преграду. У Ульриха было такое чувство, что вся Герда, как ее платье, состоит из свежевымытых полотняных завес. Это было совершенно объективное чувство, и он мог бы спокойно снять их с нее одну за другой, нисколько не нуждаясь для этого в любовном импульсе. И в точности это же чувство было у него и сейчас. То была как бы вполне естественная, но бесцельная близость, и они боялись ее.

— Почему вы так долго не появлялись у нас? — спросила Герда.

Ульрих сказал ей напрямик, что, по его впечатлению, ее родители не хотят такого близкого знакомства, если оно не имеет целью женитьбу.

— Ах, мама, — сказала Герда, — мама смешна. Нам, значит, нельзя быть друзьями, не вызывая сразу таких мыслей?! Но папа хочет, чтобы вы приходили почаще; вы ведь, говорят, стали важной персоной в этой великой истории!

Она совершенно открыто, откровенно сказала об этом, об этой глупости стариков, уверенная в естественном союзе, объединяющем против них его и ее.

— Я буду приходить, — ответил Ульрих, — но только скажите мне, Герда, куда это нас заведет?

Дело было в том, что они не любили друг друга. Раньше они часто вдвоем играли в теннис или встречались в обществе, ходили вместе, принимали друг в друге участие и таким образом незаметно перешли границу, отделяющую близкого человека, которому можно показаться и в беспорядке чувств, от всех, перед кем прихорашиваются. Они неожиданно так сблизились, как сближаются два человека, давно любящие друг друга, даже почти уже переставшие любить, но при этом обошлись без любви. Они бранились так, что казалось — они терпеть не могут друг друга, но это одновременно было препятствием и соединяло. Они знали, что не хватает лишь искорки, чтобы разжечь из этого пламя. Будь разница в возрасте между ними меньше или будь Герда замужем, то из случайности, вероятно, получилась бы кража, а из кражи, хотя бы и задним числом, страсть, ибо в любовь вгоняют себя словами, как в гнев, делая ее жесты. Но именно потому, что они это знали, они удержались от этого. Герда осталась девушкой и страстно на это досадовала.

Вместо того чтобы ответить на вопрос Ульриха, она чем-то занялась в комнате, и вдруг Ульрих оказался возле нее. Это было очень опрометчиво, ибо нельзя в такой момент стоять возле девушки и начинать о чем-нибудь говорить. Они последовали путем наименьшего сопротивления, как ручей, который течет лугом, обходя препятствия, и Ульрих охватил рукой бедро Герды, доставая кончиком пальца до той линии, по которой уходит вниз внутренняя подвязка. Он повернул к себе растерянное и вспотевшее лицо Герды и поцеловал ее в губы. Потом они стояли и не могли высвободиться или соединиться. Пальцы его попали на широкую резинку ее подвязки и легонько стегнули ею несколько раз по бедру. Но вот он оторвался от нее и, пожимая плечами, повторил свой вопрос:

— Куда это заведет, Герда?

Герда поборола свое волнение и сказала:

— Неужели должно быть непременно так?

Она позвонила и велела принести какой-то напиток; она привела в движение дом.

— Расскажите мне что-нибудь о Гансе! — мягко попросил Ульрих, когда они сели и должны были начать новый разговор. Герда, еще не совсем оправившаяся, сперва не ответила, но через несколько мгновений сказала: