Мамалыжный десант - Валин Юрий Павлович

О судьбе Тимофей старался не думать, да и времени не было.

Кувыркаясь, летели через провалившуюся крышу гранаты, казалось, прямо из дыма рождаются, но сержант Лавренко такие моменты уже чуял. Скатился по щебневой дюне, захрипел Сергееву «товсь!», прикрыл башку автоматом и лопаткой. Взорвалось, шрапнелью засвистели камни. Ой, сука, опять по рукам!

Застрочил Сергеев – у него была резервная позиция, бил прямо из амбразуры под шпалами, когда немцы меж складов особо густо совались. Фрицев там уже валялось изрядно, но все равно лезли, упорные…

В паузе приползли капитан Изванцев с четырьмя бойцами – думали подстеречь бронетранспортер, приноровившийся выкатывать из-за строений и скоротечно, но неприятно лупить по насыпи. Тимофей заверил, что не выйдет: сюда немцы сунуться не могут, но и за пакгаузы носа не высунешь. Капитан видел трупы немцев, ситуацию уже и сам понял.

– А хорошо устроились, контрразведка.

– Стараемся. А что, товарищ капитан, воды там не нашли?

– Чего нету, того нету. Из машин вон в пулеметы сливали…

Лежал Тимофей на спине, открыв рот и закрыв глаза. Снег под утро стал ощутимее, холодил лицо, иной раз и на язык попадал. Но мало. Вот она, Европа, во всем подряд жадная, кроме смерти.

Воевали сейчас у насыпи, у пакгаузов стихло. Вообще, будет тут какая подмога или так и воюй? По слухам, от соседей должны резервы подойти, должны. Или хоть авиация какая. Не 41-й же на дворе, в самом-то деле…

Наши танки подошли только в 10 часов утра. Кое-как наскребшие топлива и бэка, но на этот раз никуда не спешащие «тридцатьчетверки» с пехотой на броне. Атаковали с толком. Чуть зазевавшиеся, а может, не поверившие в угрозу немцы драпанули с опозданием. Сквозь редкий мокрый снег было видно, как танковые снаряды прошивают бронетранспортеры, как «тридцатьчетверки» нагоняют, давят гусеницами бегущих. Да, это был уже другой расклад. Загремело и севернее – там от деревни с красивым названием Дярмотка наши наносили отсекающий удар, громя отходящих фрицев. Вдали взвыли «катюши» смешивая с землей немцев, все еще пытавшихся нажимать на севшие в оборону полки 303-й стрелковой.

Но то было уже не дело опергруппы.

Первым делом пошли с Сашкой за водой. Водопровод у башни окончательно добили, бойцы снизу из трубы черпали. Но машины никто не тронул, только у «опель-пежо» добавилось дыр в борту да колесо спустило.

Напились, и Тимофей пробормотал:

– Схожу, узнаю, что и как.

* * *

Похоронили Павло Захаровича Торчка завернутым в новую плащ-палатку. Лежал ефрейтор со спокойным, как обычно щетинистым лицом: смерть была быстрой, помучиться не успел. Сразу три осколочных в спину, один насквозь прошел.

Доставая из окровавленной гимнастерки покойного удостоверение и красноармейскую книжку, Тимофей нащупал блокнот-тетрадку. Довольно хороший, в кожаном переплете, наверное, трофейный. Кровь внутрь не затекла, торчал заткнутый в специальное отделение огрызок карандаша. Листы блокнота были почти полностью заполнены рисунками – портреты, четкие, как фотографии. Нет, что там говорить, куда четче любого фотоснимка. И доходчивее. Потому что искусство.

Люди в военной форме. Без знаков различия, с пустыми погонами и петлицами. Осознанно оставлял чистое место художник. Может, потом хотел дорисовать, когда в военной тайне необходимости не будет, а может, уравнивал всех в одном звании – солдатском. Но узнать каждого с полувзгляда можно. Вот Земляков в поднятых на лоб окулярах, вот Нерода, еще без шрама. Сердитая девушка в надвинутой на лоб пилотке – судя по лямке широкой сумки, санинструктор или почтальон.

– Тонкая работа, – прошептал Сергеев. – Вот, это ж я!

– Да ладно, неужто это сам Захарыч рисовал?! – не поверил Сашка. – Да когда? Это ж надо… как это называется… позировать? А чего, я правда такой курносый?

– Не, то тебе польстил Захарыч, – пробормотал Тимофей, листая блокнот.

Чуть не пропустил. Обычное лицо, только уж совсем-совсем не прорисованные погоны задержали взгляд. Генерал Попутный… Вот как столь верно можно вечно ускользающий генеральский взгляд уловить?

– А это кто? Знакомый какой, а, Тима? – спросил Сергеев.

– Сложно сказать. Эх, Захарыч… Такое искусство – и на тебе, – вздохнул Тимофей. – Ладно, чего уж теперь.

Могила уже была отрыта. Рядом намечали широкую яму бойцы комендантской роты, но опергруппа с делом справилась быстрее: «коминтерн» и вернувшаяся «доджевская» лопата делу помогли. Рядом со стрелками будет лежать Павло Захарович. Он бы не возражал: из пехоты вышел, с пехотой лег.

Закопали, поставили на холмик колышек с прибитой дощечкой. Короткое «Ефр. Торчок П. З.» вырезалось аккуратно – не теряла рука сапожника профессиональной четкости реза.

– Давайте.

Тимофей достал пистолет. Водители подняли автоматы. Стукнул короткий залп. Сурово повернулся на беспорядок офицер, руководивший комендантскими работами. Тимофей приложил шапку к сердцу. Капитан осуждающе покачал головой, но откозырял первой советской могиле у станции.

В молчании сидели в «додже», доедали холодный кулеш. В горло мерзлое месиво лезло плохо, два глотка спирта трапезе не особо помогли. Ну, день такой.

– Спим три часа. Потом едем.

На войне мертвым сном засыпают не только мертвые. Поганое это занятие – воевать, уж настолько поганое, что и описать невозможно.

15. Декабрь. Разделенный город

Добрались благополучно, хотя и со сложностями. Недалеко от переправы попали под бомбежку, но немцы налетели слабенько и были сразу отогнаны. Больше хлопот доставляла проверка документов. Физиономия сержанта Лавренко, побитая во время боя среди проклятого щебня, порядком распухла, из телогрейки лезла клочьями вата, выглядел боец откровенно пропитым и бродячим, что вызывало закономерное подозрение – не старший, пусть малой, но колонны, а черт знает кто.

Поколебавшись, Тимофей рискнул позаимствовать среди запасной формы что-то поприличнее. Кожаный летчицкий реглан очень даже подошел. Щеголеватый сержант СМЕРШ, пусть и с пострадавшим лицом, – иное дело. Приходилось и за рулем буксируемого «опель-пежо» сидеть: дороги сугубо фронтовые, последние дни у группы выдались суровыми, выматывались водители быстро.

Ближе к Будапешту хутора и поместья в окружении голых садов пошли гуще. Дорога вела по склонам холмов, то и дело показывались новые поселки с прямыми, как по линейке выстроенными улицами, сходящимися к обязательной церкви. Начались пригороды: Мадьород, Чемер, Киштарча… Тут чуть зевнешь указатель, не туда свернешь – запутаешься.

Войск движется много: артиллерия, тылы, снова артиллерия. Тянутся навстречу колонны пленных венгров в светло-зеленых шинелях. Девушки-регулировщицы, замерзшие на нездоровом, бесснежном холоде, сердито машут на всех флажками…

Все же прибыла транспортная опергруппа в срок, пусть и не с утра, но и не припозднились. Оргар[46] – дальний пригород Пешта, – оказался довольно пуст и безлюден. Вот дальше, в самом городе, громыхало, тучей стояло дымовое облако. Штурмовали уже не первый день, и было понятно, что бои сложные. А здесь, в Оргаре, располагались тылы. Местные жители в основном поразбежались, было спокойно, полевая прачечная развешивала в голых садах бесконечные веревки с солдатским бельем – казалось, снег наконец выпал.

Тимофей сразу направился в отделение комендатуры. Оказалось, ждут, даже уже расквартировали, дом выделили. В сопровождении комендантского бойца доехали до места.

– Ночами беспокойно. Лазят, шпионят, гранаты кидают, – рассказывал автоматчик. – Будьте начеку. Глянь, дверь-то вскрыли!

Оставили Сергеева за машиной страховать, открыли кованую калитку, двинулись во двор, держа автоматы наготове.

Но из дома тут же крикнули:

– Отставить, свои!

Тимофей уже и сам понял, диверсанты вряд ли печку станут растапливать.

Вышел старший лейтенант Земляков.