Хранители смерти - Николай Иванович Леонов

возвращаясь с Петровки домой, решил, что настал момент воспользоваться своей популярностью.

Он сел на стул и с подозрением взглянул на вентилятор:

– Не продует?

– Он только с виду мощный, – отмахнулся Затеев. – Ты что, специально в приемные часы пришел? Мог бы в любое время.

– Раньше не было необходимости, – ответил Гуров. – Слушай, Макс, помоги. У тебя же есть список жильцов моего дома? Наверняка есть. Он с каких пор ведется?

– Список есть, ведется с момента сдачи дома в эксплуатацию. Изменения вносятся по мере их появления, – ответил Затеев. – А что надо-то?

Гуров напомнил адрес, только номер квартиры назвал не своей, а той, которую купил Егор Поздняков. Максим Анатольевич защелкал мышкой. Пока он открывал документы, Гуров выглянул в окно и заметил на небе одинокую тучку.

– Открыл, – сообщил Затеев. – Прописан там Поздняков Егор Алексеевич. Купил квартиру месяц назад.

– Это ладно, пусть так. Меня Поздняков меньше всего интересует. Кто и когда жил там до него?

– Минуту… Багов Семен. Я был с ним знаком. Приобрел квартиру в две тысячи седьмом году. Прописан был только он. Смотреть тех, кто раньше?

– Будь так добр.

Затеев кивнул.

– Ну вот смотри сам, Лев Иваныч, – он развернул монитор к Гурову. – Трифоновы. Прописаны были три человека. Трифонова Екатерина Андреевна, Трифонов Иван Алексеевич, Трифонова Елена Ивановна. Получили ордер в одна тысяча девятьсот семидесятом году. Дочь Елена родилась в семьдесят первом.

– И все? – Гуров внимательно посмотрел на экран. – Это значит, что в этой квартире никто больше не жил?

– А кто еще тебе нужен? – удивился Затеев.

– Знаешь, раньше ведь было строго с пропиской-то, – заметил Гуров. – Вот приехал к тебе племянник из другого города поступать в институт. По закону ты должен его прописать, хотя бы временно. Так?

– Так, – согласился Затеев. – Но ты же знаешь, что это очень тяжело. Просто очень. Людям сложно прийти в паспортный стол, потратить немного времени и оформить все, как ты сказал, по закону. Многие живут без прописки годами. Гостят, так сказать.

– Ну вот, и я о том же, – потер кончик носа Гуров. – Значит, только Трифоновы, потом Багов, а теперь Поздняков.

– Если бы было промежуточное звено, это было бы видно, – ответил Затеев.

– Понял, понял, – пробормотал Гуров. – Слушай, еще одна просьба. А остались ли в нашем доме старожилы? Те, кто с момента заселения по сей день живет?

Затеев вскинул брови.

– Это надо смотреть… подожди, Лев Иванович.

Он всматривался в экран минут пять, и его лицо с каждой секундой становилось все более удивленным.

– Один человек. Всего один на весь подъезд.

– Спасибо, Максим. Напиши мне имя и номер квартиры.

– Не за что, Лев Иванович. Забегай почаще, а то я тут от жары сдохну.

– Осень на дворе, – напомнил Гуров и поежился. – А вентилятор-то пашет. Ты просто на линии огня сидишь.

* * *

Маша удивилась, увидев мужа на пороге в разгар рабочего дня. Она покосилась на настенные часы, потом молча впустила Льва Ивановича в квартиру.

– Тебя уволили? – спросила она, наблюдая, как он, опустившись на одно колено, развязывает шнурки. – Или сам ушел?

– Злая ты, – с натугой произнес Гуров и, распрямившись, отставил ботинки в сторону. – Просто очень злая. Что, главную роль увели?

Они иногда обменивались подобными колкостями, но при этом каждый был готов для другого на все. Маша закатила глаза. Гуров наклонился и поцеловал ее в ухо.

– Главная роль, представь, действительно досталась не мне, – сообщила Маша. – Поэтому я и не в театре. Хотя должна была. Но оказалась не нужна.

– Ну и славно. Буду единственным кормильцем, а ты хоть отдохнешь. У нас есть чего-нибудь попить?

Обнаружив в холодильнике бутылку минералки и осушив ее наполовину, Гуров переоделся в джинсы и футболку. Сунул в задний карман удостоверение и подошел к двери.

– Пойду опрашивать соседей, – предупредил он. – Буду поздно.

– Порыдаю в спальне, – в тон ему ответила Маша. – Ты знаешь, где меня найти.

* * *

Имя человека, который проживал в подъезде с момента заселения, Льву Ивановичу было хорошо знакомо. Другим жильцам дома, впрочем, тоже.

Нинель Федоровна отличалась свирепым нравом. Подобные ей персонажи водились практически в каждом доме. Дом Гурова не был исключением.

Эту женщину никто и никогда не видел в хорошем настроении. А вот ее растопыренные во все стороны руки помнили многие. На прогулку она выходила как на охоту. Ей не свежий воздух был нужен, а жертва, на которой сходился клином белый свет.

Нинели Федоровне мешали маленькие дети, смеющиеся на детской площадке, куда выходили окна ее квартиры, мешали дворники, шаркающие по асфальту метлой. На машины, припаркованные вдоль пешеходной дороги, она могла вылить простоквашу или – в зависимости от настроения – проклясть ее владельца. Соседи изнывали от ее звонков в полицию. Нинель утверждала, что они круглосуточно пьянствуют и разбивают о дверь ее квартиры бутылки. Участковый бежал от нее, даже если замечал на другой стороне улицы. Если же к кому-то из жильцов дома приезжала «Скорая», Нинель тут же оказывалась рядом и пыталась проникнуть в квартиру, чтобы пожелать пациенту всего хорошего.

Гуров помнил случай, когда Нинель психанула от громкой музыки, доносящейся из квартиры молодой пары. Ребята что-то отмечали, музыка была самой разной, но все было не настолько плохо, как виделось Нинели Федоровне. Но она все равно колотила в чужую дверь и крыла молодежь матом. Справиться с ней удалось только ее родному сыну, который вообще старался редко показываться на людях. Он сграбастал мать в охапку и пригрозил выслать ее за полярный круг.

После этого Нинель Федоровну стали называть «кулаком ярости».

Кое-кто из соседей вполне справедливо полагал, что женщина живет с каким-то диагнозом, но не принимает лекарства. Возникни у Гурова необходимость связаться с ней в те времена, он бы написал завещание и только после этого отправился бы в пасть к ревущему льву.

Но в один момент все прекратилось. Все вдруг заметили, что по дому больше не разносятся крики и вдоль дороги вновь стали появляться припаркованные машины. Кто-то вспомнил, что давно не видел Нинель Федоровну. Кто-то видел, но не уверен, что именно ее. Ясность внес ее сын. Он рассказал, что мама умерла и он теперь проживает в квартире один. Новость эта тут же разлетелась по этажам. Никто не знал, как себя вести: плакать или радоваться. Все просто приняли уход «кулака ярости» как должное и зажили обычной жизнью, уже не запрещая детям орать во дворе.

Сын Нинели Федоровны оказался дома. Это был высокий полный мужчина средних лет. Он носил имя Денис, и оно