Сон в начале тумана - Юрий Рытхэу

— И у тебя есть дети, — тихим голосом напомнил Орво.

— Ты знаешь, что я думаю об этом, — возразил Джон. — Мои дети в школу не пойдут.

— Значит, и наши останутся дома, — заключил Орво и с силой дунул в трубку.

— А ничего нам за это не будет? — зябко передернув плечами, спросил Гуват.

— Это дело добровольное, — сказал Джон. — Никто даже в мире белых людей не заставляет насильно обучаться грамоте.

— Тогда нам и подавно не к чему учиться, — подал голос Армоль. — Какая выгода от того, что наши дети будут сидеть и смотреть на бумагу? Учить наших детей должны сами родители, а не чужие люди. И учить тому, что пригодится в нашей жизни.

— Ты верно сказал, Армоль, — кивнул Джон, и тот просиял от удовольствия…

Однако не минуло и трех дней, когда по едва установившемуся нартовому следу в Энмын пришел целый караван собачьих нарт. Четыре упряжки тащили тяжело нагруженные товарами нарты, впереди восседал сам Гэмауге, торговый человек из Уэлена.

У яранги Орво расположились десятки привязанных собак. Остолы были крепко вбиты в подмерзшую землю, и звон цепей не умолкал, потому что энмынские собаки так и старались куснуть чужаков.

С разрешения хозяина Гэмауге открыл походную лавку прямо в чоттагине Орво. Он даже соорудил нечто вроде прилавка, положив на две пустые деревянные бочки широкие доски. На доски он выложил рулоны тканей, ящики с патронами, связки капканов. Остальные товары были разложены прямо на разостланных кусках моржовой кожи.

— У кого пока нет пушнины, может брать в долг, — объявил Гэмауге и положил на прилавок свою неизменную книгу.

Увидев вошедшего Джона, Гэмауге попросил:

— Хочешь помочь мне?

— Нет, но сам хочу кое-что у вас купить, — сдержанно ответил Джон.

Он принес две росомашьи шкурки и несколько пыжиков, предназначенных для нижней зимней кухлянки. Однако в доме больше ничего не нашлось, а Джону не хотелось залезать в долг к новой власти. Зато остальные жители Энмына предпочли кредит и набирали постольку, что Гэмауге вынужден был объявить:

— Товары, которые я везу, не только для вашего селения.

Большинство необходимых товаров у Гэмауге были. Собственно, русских вещей было немного, но зато попадались такие экзотические вещи, как бразильский кофе в зернах, упакованный почему-то в Гонконге. Этот товар явно предназначался Джону Макленнану. Он не удержался и взял банку. Винчестерные патроны, капканы были американского производства, а ткани — японского и китайского.

Закончив торговый день и аккуратно заполнив несколько страниц торговой книги своеобразными значками, Гэмауге уселся за долгое чаепитие, окруженный жителями Энмына. Он рассказывал о советском пароходе, о том, что в Уэлен привезли огромное количество букв русского алфавита, с помощью которых будут печатать лист новостей, газету, называл имена учителей, отправившихся в Наукан и Кэнискун.

— А правда ли, прибыл еще и вооруженный отряд? — задал вопрос нетерпеливый Гуват.

— Один человек приехал, — степенно ответил Гэмауге. — Милиционер Драбкин. Бывший партизан.

— Что такое партизан? — переспросил Гуват.

— Охотник на врагов, — коротко ответил Гэмауге.

Множество вопросов задавали Гэмауге жители Энмына, и Джон вдруг почувствовал в них затаенную зависть: что-то значительное и важное происходит в Уэлене, а тут — почти ничего, если не считать злополучного письма и приезда самого Гэмауге.

— Тэгрынкеу велел спросить, как насчет школы, — обратился Гэмауге к Джону.

— А ничего нет! — воскликнул со своего места Гуват.

— Почему? — Гэмауге озабоченно посмотрел на Джона.

— Жители Энмына решили не учить своих детей грамоте, — ответил Джон, стараясь быть совершенно спокойным и бесстрастным. — Ни к чему она нам.

— Зря так думаете, — деловито ответил Гэмауге. — Разве не видно, как нам худо без грамоты? Да вот хоть бы в торговом деле.

— Не все же будут торговцами, — сказал Джон. — Кому-то надо охотиться.

— Это верно, — согласился Гэмауге. — Однако, думаю, и охотнику понадобится грамота. Потом. А то, что вы не исполнили просьбу председателя Совета Тэгрынкеу, — на революционном языке называется «саботаж». Говорят, за это расстреливают.

Гэмауге говорил совершенно спокойно, даже тихо, но какой-то зловещий холодок вдруг повеял над головами собравшихся в яранге.

— Люди, которые противятся новой жизни, называются капиталистами, — продолжал Гэмауге, — кровопийцами народа. С ними надо бороться.

— Силачей-то у нас нет, чтобы бороться, — заметил из своего угла Гуват.

Но больше никому не было охоты разговаривать. В полном молчании энмынцы помогли Гэмауге и его каюрам запрячь собак. Озабоченные люди долго смотрели вслед удаляющимся упряжкам, пока они не скрылись за Восточным мысом.

11

Лагуна замерзла, но море еще не успокоилось, и волны не позволяли морозу сковать ледяную шугу, колыхавшуюся у самого берега.

Джон поднялся задолго до рассвета, осторожно оделся, чтобы не разбудить детей и, главное, Пыльмау, и вышел из яранги. Небо было черное и низкое, словно над всем водным пространством навесили полог из старой почерневшей моржовой кожи. В этой покрышке не было ни одной дырочки, чтобы позволить звездам заглянуть на землю.

Резкий ветер, просоленный и холодный, хлестнул Джона по лицу, заставил пригнуться. Преодолевая его напор, Джон зашагал к морскому берегу, навстречу крупным каплям соленой воды. Ноги скользили по осколкам льда, по замерзшей, покрытой ледяной коркой гальке. Несколько раз Джон едва не упал, чудом удержавшись на ногах. Он пожалел, что не взял посох.

С возвышенной, намытой волнами гряды он увидел море, светлое пространство, слабый отблеск ледяной шуги. Большие светлые волны у самого берега рвали непрочный покров и кидали на берег осколки льда. Напрягая зрение, Джон вдруг заметил множество собак, торопливо перебегающих с места на место, что-то жующих и урчащих друг на друга.

Джон подошел ближе к волнам, нагнулся низко над землей, и руки его нашарили кучку мелкой рыбешки — вэкын. Прядка из рыбьих тушек тянулась вдоль всей прибойной черты. Очевидно, большой косяк вэкыпа попал в прибрежное течение и волны выбросили его на берег. Некоторые рыбки были еще живы, но большая часть смерзлась. Джок взял рыбку и откусил с хвоста. Вкус свежей рыбы пробудил дремавший голод. Джон двинулся по берегу. Светящаяся полоска тянулась бесконечно.

Джон бегал от яранги к яранге, стучал в двери, кричал прямо с порога:

— Анкачормык вэкын! Анкачормык вэкын!

И люди выскакивали, торопливо одевались, потому что знали, какая это неслыханная удача, когда косяк выбрасывает на берег. Значит, можно запастись вкусной рыбой, но главное, песцы, почуяв морской подарок, кинутся к берегу. Если выбросило большой косяк, человеку не собрать всю рыбу, и песцы будут кормиться на берегу, выкапывая рыбу из-под смерзшейся гальки, а потом из-под самого снега до той поры, пока не станет снежно-белой их шкура. Песец сам будет отмечать путь тропинками на снегу. На этих тропах охотники и выставят капканы.

Энмынцы хватали все, что попадалось под руку, — большие кожаные мешки для переноски мяса и жира, ведра, дорожные баулы, а иные набирали вэкын просто в подолы камлеек и складывали подальше от воды.

К рассвету на берегу выросли внушительные кучки собранной рыбы. Собаки так отъелись, что даже не смотрели на рыбу. Они ушли с берега и разлеглись возле яранги, переваривая плотный завтрак. Сытые псы совершенно не годились для упряжки, поэтому люди сами впряглись в нарты и перевезли рыбу на лед лагуны, где сложили ее в большие общие кучки, которые обложили снегом. Каждый энмынец снес свою рыбу в общую кучу, и Джон удивленно спросил Орво:

— Как же потом узнать, сколько у каждого рыбы?

— А зачем? — ответил Орво. — Разве плохо, когда одна большая куча вместо нескольких маленьких?

Джон вспомнил, как на берегу люди состязались, кто больше соберет рыбы, а тут все свалили вместе. И даже их добыча, которую они с таким тщанием собирали втроем — Пыльмау, Яко и он, — тоже оказалась погребенной вместе с другими.

— Но ведь не все люди одинаково работали, — заметил Джон.

— Да, люди по-разному работали, — весело согласился Орво, — зато у всех будет одинаковая радость, когда они будут есть рыбу. Море одарило наш Энмын. А море, как солнце, не смотрит, кто лучше, кто хуже, — такие подарки оно делает для всех.

Джон увидел Армоля, который вместе со всеми весело складывал рыбу, и ему стало неловко: даже Армоль и тот не испытывает чувства собственности и, похоже, радуется вместе со всеми.

Дожидаясь в чоттагине, пока сварится огромный котел с рыбой, Джон думал о том, что, видно, в этом обществе еще крепко держатся черты того прошлого, когда все добытое человеком было общим. Что-то говорил по этому поводу профессор социальных наук в Торонтском университете, о каком-то первобытном коммунизме… В общем-то, нечто похожее есть: общая охота на крупного морского зверя. Хотя при распределении уже учитывалось, кому принадлежит судно, кто гарпунил, а кто просто сидел. Особенно это касалось тех частей кита, которые представляли товарную ценность. С моржовыми клыками и кожей тоже поступали отнюдь не по-коммунистически, хотя по мере возможности старались обеспечить всех. А вот тюлени, пушнина — это уже было частной собственностью…