Сигрид Унсет. Королева слова - Сигрун Слапгард

— Его сделали двадцать один год назад, — задумчиво сказала фру Унсет одному журналисту. — Я терпеть не могу смотреть на свои фотографии, но те, которые у меня есть, такие старые, что это уже не играет никакой роли.

Лотерея превзошла все ожидания. Масса любопытных, собравшихся поглазеть на знаменитость, посчитали своим долгом купить лотерейный билет.

В эссе «Летние дни на острове Святой Суннивы», опубликованном в рождественском журнале «Звон колоколов», Сигрид Унсет рассказала о главном событии лета — паломничестве в Селью. Там она бродила меж древних руин бенедиктинского монастыря, поднимаясь по каменистому склону, где Улав Трюггвасон повелел возвести стены обители, которую «Книга с Плоского острова» называла «лучшим творением рук человеческих». Мыслями она уносилась в далекое прошлое: «С площадки перед руинами небольшой церкви открывается вид прямо на море. Внизу глухо рокочет прибой. <…> Здесь так пусто». Что же правда, а что миф? Была ли Суннива здесь хоть раз? И не потому ли люди теряют свою веру, что Бог кажется таким суровым, что верить в него тяжело?[431] «Ничтожность и скоротечность человеческой жизни ощущаются здесь сильнее, потому что, хоть человек и знает о световом годе, расстояниях во вселенной и тому подобном, существует такое, что человеческая фантазия все же не может покорить. Это ощущение переполняет человека, когда он сидит на скале Святой Суннивы и смотрит на море или бродит по ущельям Рондских гор»[432].

На Рождество Сигрид Унсет предстояло попробовать себя в l’art d’être grand-mère{57}, как она шутливо называла приезд старшей дочери Сварстада Гунхильд с маленькой двухлетней Брит. Ее забавляло, что ее сыновья вдруг стали вести себя как взрослые дяди, и радовало, что в доме вновь воцарился смех. Так было в светлые минуты. Как она была счастлива, когда ее Моссе, ее enfant de Dieu{58}, шумно радовалась рождественской елке и когда не надо было раздавать оплеухи Хансу. И все же ей часто приходилось искать утешения, а возможно и искупления, в своих одиноких молитвах.

Раскаяние — главное в обращении в веру, не раз говорила Сигрид Унсет, а подчинить волю — важнее всего. Теперь, когда переживания в связи с разводом остались позади и она примирилась с состоянием Моссе, Унсет понимала лучше, чем до принятия католичества: человеку необходима милость Божья.

Битва на мечах

Лиллехаммер, Осло, Стокгольм.

Установка телефона облегчила жизнь. Правда, сама Унсет ненавидела разговаривать с трубкой, но теперь за нее могли отвечать домработницы:

— Нет, фру Унсет не будет до двух часов. Ей что-то передать? Нет, боюсь, она не сможет перезвонить.

Теперь писательница могла спокойно работать, к тому же у нее появился собственный адвокат. Одним из ее ближайших соседей был член Верховного суда Эйлиф Му, и когда они стали хорошими друзьями, поскольку дети их были одного возраста, она могла обсуждать с ним административные вопросы. В конце концов Му во многом взял на себя хлопоты о ее «литературном предприятии» и домашнем хозяйстве. Вместе с адвокатом Хоконом Таллаугом он основал «Литературное бюро». Все больше коробок с письмами передавалось непосредственно Му, он пунктуально отвечал на письма и также взял на себя часть деловых контактов с иностранными издательствами, кроме прочего, с Альфредом Кнопфом, который с 1921 года был готов издавать все ее книги. После «Кристин, дочери Лавранса» дел стало невпроворот. Правда, ее американский издатель вел четкий учет тиражей и контрактов с переводчиками. Кроме того, и он, и его жена Бланш охотно писали ей напрямую, оба увлекались ее творчеством и уделяли много времени и сил поддержанию контактов со своими известными зарубежными авторами. С тех пор как вышел «Венец», Сигрид Унсет стала одним из основных авторов в издательстве Кнопфа. На личные письма от господина и госпожи Кнопф она отвечала сама, но отвечать на те, что касались книг, она предоставляла Му.

Сын адвоката Му, Уле Хенрик, и Ханс стали лучшими друзьями и все время проводили вместе, даже в школе. Лучший друг зачастую был шокирован тем, как строго обращались с Хансом дома: тот запросто мог схлопотать пощечину, если беспокоил мать во внеурочное время. К Уле Хенрику она относилась совершенно по-другому, терпеливо, особенно когда он проявлял интерес к устроенному за домом альпинарию с горными цветами и приносил новые цветы, что случалось нередко. Тогда у занятой писательницы появлялось время. Два друга сходились во мнении, что им следовало бы обменяться матерями, потому что Луиза, мама Уле Хенрика, была гораздо более любезна с Хансом, чем его собственная мать. Возможно, и взрослые считали идею детей забавной[433].

Сигрид Унсет всегда воспитывала детей в строгости. Ее недовольство норвежской школой будет иметь последствия для младшего сына, который так и не освоился в частной школе Гудрун Эрнс на Киркегатен. Андерс тоже ходил в эту школу, которая следовала обычной норвежской учебной программе и в которой христианство преподавали традиционно. Андерс учился неплохо, хотя и был немного неотесанным и малообщительным. Наверное, он не считал большим плюсом наличие такой знаменитой матери. Практически абсолютное отсутствие отца было трагедией для Андерса, который вырос в окружении сводных сестер, брата и обоих родителей. Но Андерс, в противоположность младшему брату Хансу, рано познал радости спорта на свежем воздухе. Он катался на лыжах и участвовал в разных спортивных состязаниях. Так у него постепенно появилась своя жизнь, не зависящая от уклада в Бьеркебеке.

Сигрид Унсет считала, что школа должна требовать от младшего сына большего. Почему Андерс и Ханс развивались настолько по-разному, она, возможно, не задумывалась. В целом школа отвечала интересу Андерса к прикладным наукам, например к механике. Но если Андерс был скаутом и спортсменом, Ханс был сделан из другого теста. Андерс только изредка отпускал спокойные и рассудительные замечания, а маленький Ханс болтал без умолку, в его голове роились творческие идеи. Эти двое не очень ладили. Тринадцатилетний Андерс часто убегал по своим делам и отказывался сопровождать мать во время ее религиозных вылазок в Хамар. Ханс, напротив, пользовался любой возможностью побыть вместе с матерью. Тогда он становился маленьким художником, прелестным набожным созданием.

Порой Унсет теряла терпение. «Ханс проводит каникулы, повсюду таскаясь за мной хвостиком», — жаловалась она подруге Ингеборг Мёллер[434]. Кроме того, Ханс был необычайно неуклюж, считала мать. Он даже не мог как следует завязывать шнурки, но вскоре научился играть на своей неловкости. И если мать и домоправительницу Матею Мортенстюен он раздражал, то другие члены семьи скорее тревожились за этого очевидно одаренного мальчика, который был так беспомощен. Позднее Ханс полюбил дурачиться, например, когда стоял на горнолыжном склоне в шляпе и фраке или выдумывал другие проказы. Андерса дразнили из-за его брата-затейника. Ханс был действительно намного младше, но отличался от брата-спортсмена цепкой памятью и острым языком. Он точно знал, как спровоцировать Андерса на его знаменитые «приступы ярости». Во время драк в комнате мальчиков сотрясался даже письменный стол в кабинете этажом ниже.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});