Письма русского офицера. Воспоминания о войне 1812 года - Федор Николаевич Глинка

себя защитниками прав человека.

Обе армии находились у Дорогобужа. Отряд 2-й армии на правом берегу Днепра против города сменен корпусом генерал-лейтенанта Багговута. Полки кавалерийские в команде генерал-майора графа Сиверса замещены драгунским полком полковника Крейца и частию казаков. Позиция занята была стесненная и обращенная в противную сторону. Главнокомандующим отмечена грубая ошибка полковника Толя: недоставало места для расположения войск, при других ее недостатках. Ему сделан жесточайший выговор, исправить ошибки поручено другому. Последствий от того не было, и намерение ожидать неприятеля вскоре отменено. Полковник Толь, отличные имеющий познания своего дела, не мог впасть в подобную ошибку иначе, как расстроен будучи строгим замечанием князя Багратиона за неприличные, излишне смелые, ответы главнокомандующему, военному министру. Чрезмерное самолюбие его поражено было присутствием многих весьма свидетелей. <…>

Во время пребывания армии при Дорогобуже неприятель в некоторых силах, далеко оставя наш арриергард, прошедши по дороге, называемой старою Смоленскою, в трех верстах от города расположился на левом нашем крыле. Беспечная охранением арриергарда наша армия не знала о столько близком присутствии неприятеля, но и он ничего предприять не смел против сил наших в совокупности. Сие происшествие может служить наставлением, что если арриергарды в близком расстоянии один от другого, они все должны быть подчинены одному начальнику для содержания общей между ними связи. Бывают случаи, что по мере обширности цепи в состав ее входящие разного рода войска имеют своих частных начальников, которые не согласуют своих действий с общим распоряжением. Из самого опыта усмотрев сии неудобства, начальство удалило их введением полезных изменений.

При отступлении армии от Дорогобужа арриергард атамана Платова имел горячее с неприятелем дело. Пехота наша, состоявшая из егерей, получила новое право на уважение неприятеля, и дан ему урок быть осмотрительным. После многих неудачных усилий, понесши приметный урон, неприятель остановился. Арриергард удержался в позиции и отступил, когда армия уже довольно удалилась. Наконец прошел чрез Дорогобуж не более двух верст, давши армии достигнуть селения Семлева. Никогда армия не бывала в таком отдалении, и для того предположено остановиться два дня для отдохновения утомленным войскам и нужно было починить обувь солдатам. Было также в виду, чтобы спасающиеся жители из городов и селений, обозами своими затруднявшие движение армии, могли отойти далее. В первый день отдохновения атаман Платов прислал занимать лагерь для арриергарда, донося, что стремительно атакующий его неприятель допустил его остановиться в восьми верстах, а в ночи он придет в селение Семлево. Причина столько скорого отступления заключалась в том, что пехота арриергарда не была употреблена в продолжение дня и неприятеля должна была удерживать одна застава (так была названа) из двухсот казаков при одном есауле. Места были довольно лесистые, и несколько стрелков достаточно, разгоняя казаков, беспрепятственно открывать себе путь.

1-я армия должна была оставить Семлево; равномерно отошла и 2-я армия, на одной с нею высоте по левую сторону находившаяся. Атаман Платов не раз уже был замечаем нерадиво исполняющим свои обязанности, а князь Багратион сказал мне, что, когда находился он с ним в отступлении из Литвы, он изыскивал способ возбуждать его к предприимчивости и деятельности чрезвычайной, проведав непреодолимое его желание быть графом. Мне причиною недеятельности его казалось простое незнание распоряжаться разного рода регулярным войском, особенно в действиях продолжительного времени. Быть начальником казаков решительным и смелым не то, что быть генералом, от которого требуется другой род распорядительности в связи с искусством непременно. Атаман Платов, принадлежа к числу людей весьма умных и отлично проницательных, не мог не видеть, что война 1812 года в свойствах своих не сравнивается с теми, в которых он более многих других оказал способностей.

От генерала от инфантерии Милорадовича получено известие, что с войсками, сформированными им в городе Калуге в числе шестнадцати тысяч человек, большею частию пехоты, поспешает прибыть к армии. Сняв ранцы и с пособием подвод, пехота проходила не менее сорока верст в сутки. Войска сии нужны были для пополнения убыли в полках, особенно в кавалерии, беспрерывно употребляемой в арриергарде.

Атаману Платову приказано удерживать неприятеля сколько возможно, не оставляя пехоты без действия. Генерал-лейтенанту Багговуту, идущему с корпусом на правом фланге армии, предписано наблюдать идущего за ним в больших силах неприятеля… <…>

Отряду генерал-адъютанта барона Винценгероде, весьма легкому по его составу, предоставлено действовать на фланге неприятеля и по возможности угрожать его тылу. Из расположения его между Духовщиною и Белым, в случае если усилится неприятель, он должен отступить к Сычевке и давать о себе известие чрез генерал-майора Краснова. <…>

Благовременно сделал я распоряжения, чтобы раненые, находившиеся в Вязьме, были все вывезены далее. По настоятельности главного по медицинской части инспектора Виллие должен я был также дать направление раненым 2-й армии, избегая столкновения на одной дороге. Москве, столице устрашенной, горестно было бы зрелище нескольких тысяч страждущих.

Атаман Платов доставил взятого в плен французского полковника, посланного вице-королем италиянским к неаполитанскому королю Мюрату в село Семлево, из которого намеревался он вытеснить наш арриергард. Пехота наша дралась упорно, неприятель с большим уроном оставил село Семлево в наших руках. Часть успеха принадлежит генерал-майору барону Розену, которому атаман Платов предоставил полное действие. <…>

Главнокомандующий, пробывши один день в Вязьме, переехал в село Федоровское в десяти верстах от города.

Раненых отправлено большое количество; оставалось еще 1600 человек, но благодаря деятельности дежурного генерала Кикина, которому много вспомоществовал Ставраков, комендант главной квартиры, ни один из них не достался неприятелю. Успели даже увезти сто тысяч аршин холста, который один купец предложил на госпиталь, и 70 пудов разных лекарств из вольной аптеки. Заметить надобно, что неприятель приближался, и купец, для оказания великодушия защитникам отечества, ожидал сигнала французской пушки. Главнокомандующий занимал прекрасный дом богатого откупщика; в погребе у него было столового хорошего вина более нежели на 20 тысяч рублей, и ни за какую цену нельзя было достать одной бутылки. Откупщик опасался выказать, где оно было закопано. Впоследствии расторопные французы дали свет сокрытым сокровищам на сожаление бережливому откупщику и, конечно, не менее всем уездным собственникам.

Позиция при селе Федоровском имела немалые выгоды, и уже воздвигнуты некоторые укрепления. Недостаток воды – малейший порок ее. Озеро на левом крыле армии заключалось в берегах болотистых и топких, с трудом доступных. Полковник Манфреди, по части путей сообщения при армии, сделал насыпь, входящую в озеро, но по причине отдаления была она для людей затруднительна. Неприятель, приблизясь к позиции, мог овладеть водопоем, в чем воспрепятствовать ему невозможно было. Итак, армия продолжала отступление.

Около селения Царево-Займище усмотрена весьма выгодная позиция, и главнокомандующий определил дать сражение. Начались работы инженеров, и армия заняла боевое расположение. Места открытые препятствовали неприятелю скрывать его движения. В руках наших возвышения, давая большое превосходство действию нашей артиллерии, затрудняли приближение неприятеля; отступление было удобно.

Много раз армия наша, приуготовляемая к сражению, перестала уже верить возможности оного, хотя желала его нетерпеливо; но приостановленное движение армии, ускоряемые работы показывали, что намерение главнокомандующего решительно, и все возвратились в надежде видеть конец отступления.

Получено известие о назначении генерала от инфантерии князя Голенищева-Кутузова главнокомандующим всеми действующими армиями и о скором прибытии его из С.-Петербурга. Почти вслед за известием приехал в Царево-Займище князь Кутузов и принял