Век просвещения - Алехо Карпентьер

— Мы не оставим им для этого времени, — возразил Юг.

И он тут же распорядился созвать владельцев ближайших поместий и офицеров, командовавших отрядами ополчения из белых поселенцев, на секретное совещание, которое должно было состояться на следующий день. Он задумал опередить события и обнародовать закон от 30 флореаля уже после того, как рабство будет восстановлено на деле… Когда план действий был разработан, плантаторы, у которых от нетерпения чесались руки, в радостном возбуждении стали ожидать наступления сумерек. Городские ворота были заперты, ближайшие поместья заняты войсками, и по сигналу, которым послужил раздавшийся в восемь часов вечера пушечный выстрел, все негры, освобожденные по декрету от 16 плювиоза, были окружены солдатами и прежними хозяевами и как пленники отведены на низкий ровный берег реки Маури. К полуночи там оказалось несколько сот негров: сбившись в кучу, дрожа от страха, они были в полной растерянности и никак не могли понять, зачем их сюда согнали. Каждого, кто пытался отделиться от потной и перепуганной толпы, возвращали назад пинками и прикладами. Наконец появился Виктор Юг. Взобравшись на бочку, откуда он был виден всем, агент Консульства при свете факелов медленно развернул бумагу с текстом нового закона и стал торжественно и неторопливо читать его. Те, кто стоял ближе и лучше слышал, принялись быстро переводить его слова на местное наречие, и ужасная весть, передаваясь из уст в уста, быстро достигла задних рядов. Затем неграм объявили, что те, кто откажется повиноваться прежним хозяевам, будут наказаны самым суровым образом. На следующий день владельцы вновь вступят в свои права и отправят принадлежащих им рабов в поместья, на плантации или оставят у себя в услужении. Те негры, которых хозяева не заберут, будут проданы с аукциона. Представители властей удалились под оглушительный грохот барабанов, а равнина огласилась громким плачем, отчаянным, безутешным, — в толпе рыдали все, и горестные стенания негров напоминали душераздирающий крик загнанных животных… Тем временем то тут, то там уже скользили и растворялись в ночи тени — люди искали убежища в густых зарослях, в тропическом лесу. Те, кто не стал жертвой первой облавы, спешили укрыться в чаще; негры похищали пироги, лодки и плыли вверх, против течения рек, — полуголые, безоружные, они твердо решили вернуться к образу жизни своих предков, обосновавшись в местах, недоступных белым. Пробираясь или проплывая мимо удаленных от города поместий, они сообщали своим собратьям страшную весть, и еще дюжина, а то и две негров бросали работу; они уходили с плантаций индиго и гвоздичных деревьев, умножая ряды беглецов. Сотни негров в сопровождении женщин и детей углублялись в мрачные непроходимые заросли, ища места, где можно было построить обнесенные крепким частоколом деревни. По пути они бросали семена девясила в реки и ручьи, чтобы погубить рыбу, которая, разлагаясь, отравила бы воду. Надо было только переправиться через этот поток, перевалить через ту извергающую водопады гору, и снова возродится Африка: они припомнят забытый язык, вернутся к обряду обрезания и вновь станут поклоняться своим старым богам, гораздо более древним, нежели боги христиан… Заросли плотной стеною смыкались за неграми, которые возвращались к истокам своей истории, чтобы возродить те времена, когда миром правила богиня любви и плодородия с большими сосцами и необъятным чревом, — ей поклонялись в глубоких пещерах, где неуверенная рука человека впервые нацарапала на стенах сцены охоты и празднеств во славу светил… В Кайенне, Синнамари, Куру, на берегах Ойапока и Марони все жили в страхе. Непокорных и взбунтовавшихся негров забивали насмерть, их четвертовали, отрубали им головы, подвергали жесточайшим пыткам. Многих подвешивали за ребра на крючьях городских боен. Беспощадная охота на человека происходила повсеместно, стрелки хвастались своей меткостью, в пламени пожаров пылали хижины, возделанные поля. И в краю, где длинные ряды крестов отмечали могилы погибших здесь ссыльных, теперь на фоне освещенного заревом пожарищ закатного неба вырисовывались зловещие контуры виселиц или — что было еще страшнее — контуры густолиственных деревьев: на их ветвях гроздьями висели трупы, а на плечах у повешенных сидели прожорливые стервятники. Гвиана уже в который раз оправдывала свое прозвище «проклятой земли».

София только в пятницу узнала о том, что произошло еще во вторник; молодая женщина пришла в ужас. Все, что она надеялась найти здесь, в этом выдвинутом вперед бастионе новых идей, обернулось для нее страшным разочарованием. Она мечтала, что будет приносить пользу, живя среди мужественных, справедливых и твердых людей, забывших и думать о боге, так как они не нуждались в небесном союзнике и чувствовали себя в силах управлять миром, их миром; она надеялась принять участие в работе титанов, ее даже не пугало, что может пролиться человеческая кровь; но вместо этого у нее на глазах постепенно возрождалось все, что, казалось, было уничтожено, все, что, по мнению величайших писателей и философов эпохи, непременно следовало уничтожить. Теперь вслед за восстановлением храмов принялись заковывать в цепи прежних рабов. И люди, которые были в силах воспрепятствовать этому на Американском континенте, где еще можно было спасти то, что погибало по другую сторону океана, даже не пытались сохранить верность своим прежним идеалам. Человек, который изгнал английские войска с Гваделупы, который не отступил перед опасностью войны между Францией и Соединенными Штатами, теперь покорно склонил голову перед отвратительным законом от 30 флореаля. Восемь лет тому назад он выказал невероятную, почти нечеловеческую энергию, борясь за отмену рабства, а ныне с той же самой энергией восстанавливал рабство. Молодую женщину поражала противоречивость натуры Виктора, который с одинаковым хладнокровием мог вершить и добро и зло. Стало быть, он в равной мере способен быть и Ормуздом и Ариманом, способен править в царстве света и в царстве мрака. Менялись времена, и вместе с ними тотчас же менялся он, отвергая сегодня то, что утверждал вчера.

— Можно подумать, будто я автор этого закона, — сказал Виктор, впервые выслушав от Софии множество жестоких упреков и, должно быть, испытывая некоторые угрызения совести, так как он отлично помнил, что во многом обязан своим возвышением великодушному декрету от 16 плювиоза II года Республики.

— Можно скорее подумать, что все вы отказываетесь продолжать дело революции, — отрезала София. — А ведь было время, когда вы утверждали, что принесете ее огонь на земли Америки.

— Видимо, я в ту пору был еще всецело проникнут идеями Бриссо, который хотел повсюду зажечь пламя революции. Но если уж ему, с его огромными возможностями, не удалось убедить в необходимости революции даже испанцев, то я тем более не собираюсь поднимать восстание в Лиме или в Новой Гранаде. Тот, кто имеет теперь право говорить от имени всех нас, — и он указал на портрет Бонапарта, с недавних пор стоявший на его письменном столе, — хорошо сказал: «Мы покончили с романом о революции; теперь пора начать ее историю и применять ее принципы только там, где это возможно и осуществимо».

— Весьма печально, что эту историю начинают с восстановления рабства, — заметила София.

— Я и сам сожалею об этом. Но я прежде всего политик. И если восстановление рабства вызывается политической необходимостью, мне надлежит склониться перед нею…

Спор между ними продолжался еще несколько дней; молодая женщина отстаивала все те же идеи, высказывала свое негодование, нетерпение и досаду в связи с постоянными уступками и соглашательством, умалявшими достоинство людей, в свое время совершивших революцию. Так продолжалось до самого воскресенья, когда приход Сигера прервал их язвительную беседу.

— Невероятно, но факт! — выкрикнул швейцарец с порога, подражая продавцу газет.

И торговый агент принялся медленно стаскивать с себя теплое пальто, вернее сказать, насквозь пропитанную потом старую меховую куртку с изъеденным молью воротником, куртку, которую он надевал во время дождей, — а в тот день шел проливной дождь, потоки воды неслись с плоскогорий или, быть может, с тех далеких вершин, где берут начало великие реки, оттуда, где скалистые громады сливаются с облаками, оттуда, где никогда не ступала нога человека.

— Невероятно, но факт, — повторил он, складывая огромный зеленый зонтик, казалось, сделанный из плотных листьев латука. — Бийо-Варенн покупает рабов. Он уже стал владельцем Катона, Фанфарона, Ипполита, Николя, Жозефа, Линдора, не считая трех негритянок для работы по дому. Мы делаем успехи, господа, мы определенно делаем успехи. Разумеется, у человека, который был в свое время председателем Конвента, недостатка в доводах не будет. «Я полностью убедился, — продолжал Сигер, подделываясь под высокопарный тон Бийо, — что негры рождаются со множеством пороков, что они лишены подлинного разума и чувства и слушаются только тогда, когда испытывают страх».