Анжелика в Квебеке - Анн Голон

Черными были те ущелья, где он занимался темными играми, где речь шла о колдовстве и демонах, с Амбруазиной, золотоглазой девочкой из соседнего замка. Говорили, что хозяйка замка прижила ее со своим духовником. В этих странных играх участвовал Залил, молочный брат Амбруазины.

Амбруазина, ставшая мадам де Модрибур, приходила к нему исповедоваться. Ему нравилось, что благодаря своему высокому посту исповедника он мог унизить ее, подчинить себе, хотя она и пыталась соблазнить его, как в прежние времена; она продолжала грешить с Залйлом, со всеми мужчинами и даже женщинами.

В детстве он был окружен красивыми и порочными женщинами. Самой худшей, хуже чем дочь, была мать Амбруазины, великолепная высокая блестящая колдунья, которая пыталась соблазнить его, совсем юного. Он убежал в духовное училище. Даже там, в этом убежище, появились женщины-искусительницы. Красивые благотворительницы, соблазненные прелестью юности.

Он победил в битве со своей плотью. Покаяние, дисциплина, умерщвление плоти. Его тело стало послушным инструментом, нечувствительным к холоду, жаре, усталости, вожделению. Господней силой он научился подчинять себе все свои страхи, свою плоть, человеческие существа и даже самую неуловимую, самую ловкую дочь колдуньи и проклятого священника. Ей не удавалось поймать его в свои сети. И все те же лица возвращаются и кружатся, как в застывшем аду.

Он знал Амбруазину, он укрощал ее, как дикого зверя.

Странно, почему он никогда ее не боялся, хоть и знал глубину ее коварства и ее порочность. Он всегда чувствовал, что они наделены силами противоположными, но равными. Белая магия и магия черная.

Та, которая оказалась между ними, не принадлежала ни белой, ни черной магии. Она появилась одинокая и лучезарная, — такой он видел ее, выходящей из озера среди красноватых осенних листьев.

Предчувствовал ли он, что эта магия носила другое имя и была сильнее, чем их магии: Любовь. Разве в ней тоже — магическая сила? Он решил бороться с ней без пощады, ибо это преступно — разрушать установленный порядок, зародить сомнение.

Он противопоставил друг другу этих двух женщин. Только зло может обмануть зло. «В их столкновении никто не может одержать победу, — думал он. — Они нанесут друг другу смертельные раны, ибо обе нечисты. Они уничтожат друг друга. Их красота, которая скрывает порочную душу, не спасет их. Они окажутся побежденными, проявят свою истинную сущность, мелкую, эгоистичную и жестокую». Но какое-то предчувствие подсказало ему, что он опоздал, что Амбруазина была побеждена. Произошло нечто, разрушившее его планы. Он вернулся в Квебек и узнал, что «они» приближаются — мужчина и женщина, вместе, как и ранее. И он вступил в борьбу — проповедями и заклинаниями.

Войдя в белую келью отца де Мобежа, он понял, что его жизнь опять перевернется и что он напрасно боролся с властью Ночи. И больше всего его мучило, что проницательный де Мобеж разгадал его скрытую слабость.

«Вы согрешили против Господнего творения. Вы согрешили против Женщины. Из духа гордости и стремления подчинить себе. Из-за Мстительности. Против Женщины…»

Женщина — неискоренимое бедствие, о котором говорил его отец. Всегда! Всегда! Между ним и жизнью, между ним и покоем! Между ним и Богом!

Он начинает размышлять и успокаивается. Есть еще возможность прояснить умы — это если Жоссеран, его посланец, который приехал на юг, в гавань Пенобекот дожидаться корабля, вернется с распоряжением отвергнуть территориальные претензии Жоффрея де Пейрака. Но не будет ли слишком поздно? И эти ослепленные люди не испугаются?

Во всякой случае, слишком поздно для него, Себастьяна д'Оржеваля, идущего в страну ирокезов.

Одиночество, окружающее его, предвосхищает одиночество смерти и мученичества.

А там, в Квебеке, женщина, которую он видел выходящей из воды, и рядом с ней победитель, который ее любит, говорит это, держит ее в алькове в объятиях, оба презирают его и насмехаются над ним!

Ненависть овладевает путешественником, он скрежещет зубами и вспоминает то нечистое наслаждение, которое он некогда испытывал, поражая еретиков своим карающим мечом!

«Пусть она умрет! Пусть она тоже умрет!»

Его борода покрылась инеем. Холод пронизывает его, как ледяное лезвие клинка. Он отдал бы все золото мира, чтобы почувствовать запах горящего дерева, дыма, выдающего присутствие человека. Но страх перед ирокезами уже овладел им. В своих толстых перчатках он чувствует свои изуродованные, бесформенные пальцы.

Он думает: «Только не второй раз! Только не второй раз!» Его наполняет страх перед ирокезами, перед мученичеством. Он думает с ужасом, что это из-за нее, женщины, которую он увидел в тот осенний день, его сила оставила его.

«Пусть умрет, пусть умрет», — повторял он.

Пылающая ненависть клокочет в нем. Ведь через эту открытую брешь уходят его силы, его могущество.

Его наполняет ужас перед предстоящим мученичеством. Воспоминания о пережитых муках преследуют его.

В ужасе он умоляет: «Только не второй раз, только не второй раз».

***

В Квебеке без перерыва продолжались религиозные торжества. В первый вторник декабря ежегодная месса иезуитов.

3 декабря — месса в честь святого Франциска, второго покровителя страны.

6 декабря — праздник святого Николая.

Во вторую субботу — торжественная служба. В этот день производилось посвящение в сан священников.

В эти дни на улицах не было видно играющих юных канадцев. Они участвовали в богослужениях, репетировали рождественские песнопения.

Горожане, хотя и часто посещали церковь, находили время готовить припасы для рождественского ужина; этот семейный праздник справлялся в полночь, после богослужения.

Незадолго до рождества священник пришел за маленьким шведом Нильсом Аббалем. Иезуиты, которые знали, что его усыновил отец Вернон, умерший в Акадии, попросили его отправить в свой пансион.

Анжелика помогала Иоланте сложить в маленький сундучок одежду ребенка, его костюм пажа. Но аббат отказался взять его вещи, которые не подходили для семинарии. Детей там обували и одевали.

Нильс Аббаль послушно покинул дом, несмотря на отчаянные крики Онорины и Керубина, которые не хотели его отпускать.

Мадемуазель д'Уредан следила из окна за этой маленькой драмой.

Анжелика поцеловала ребенка, шепнула ему на ухо по-английски слова одобрения. Он казался равнодушным.

Он вернулся в тот же вечер, одетый в свою старую рубашку и штаны, с флейтой под мышкой. Он вошел и занял свое место у очага как ни в чем не бывало.

Немного погодя прибежал, задыхаясь, старший семинарист. Он сделал ему выговор. Мальчик согласился с ним пойти.