Компрессия - Сергей Малицкий

Что там говорил Стиай о возможности связаться с ним? Кому бы он сейчас бросил линию, если бы знал, как воспользоваться подарком? Магде, чтобы увериться, что все-таки есть человек, который не только ждет Кидди, но к которому тянет все больше и его самого? Или Монике, вновь вскрывшей вены на руке? А не придет ли ей однажды в голову мысль, что ножом полоснуть следует не собственную руку, а горло Кидди? Ну хотя бы для того, чтобы проверить, а не улетучится ли тут же ее безумие? За каким чертом он сейчас тащится куда-то через лес? Хочет найти Рокки Чена? А не пропало бы это желание, если бы еще утром он точно знал, что его купе будет сбито, а орг уничтожен вместе с несказанными Михой словами? Что он там успел вымолвить? Пошел в задницу, Кидди? Ну так разве не пытается Кидди выполнить это пожелание, применяя всю возможную изобретательность и смекалку? Так что подожди, Миха, еще немного, и Кидди будет в заднице. Уже на подходе.

Лес оборвался внезапно. Высокий, поросший липкими лиловыми цветами склон побежал к кудрявившейся прибрежными кустами речушке, за ней завивал изгибы желтый проселок, а чуть дальше, на зеленом, тронутом желтизной холме, грудились коробки домов. Кидди остановился на мгновение, вдохнул пряный и солнечный луговой запах и побежал вниз, туда, где в тени ив темнела прядями водорослей и пятнами отмелей речушка. Через час он уже подходил к приземистому зданию с дощатой крышей, возле которого к отесанному бревну рядом были привязаны корова и лошадь. Тут же стояло корыто, в котором поблескивала вода, и Кидди почувствовал разом и ломоту в ногах и плечах, и сухость в горле, и пустоту в животе. Он смахнул с лица пот и толкнул ногой дверь.

60

Это случилось на шестом месяце его работы в «Обратной стороне». Или на обратной стороне Луны – как угодно. Произошедшее с Сиф не стало забываться, нет, просто навалилась работа, которая именно работой и оказалась, а не отбытием времени на рабочем месте, и Кидди втянулся. Работа его и вытащила. Правда, встряхнув его так, что каждая косточка ударилась о собственную соседку. Каждое порученное ему дело он выполнял, вычерпывая его до дна, разбирался в тонкостях, не затыкал очередную дырку в суетливом и хлопотном хозяйстве «Обратной стороны», а пытался решить проблему раз и навсегда. Только это и позволяло ему не сойти с ума – полное погружение в то, что он делал здесь и сейчас, и работа на пределе сил, когда конец смены воспринимался падением в бессонную бездну вплоть до начала следующей смены. Правда, чаще всего свободное время все-таки оставалось, но его удавалось расходовать на спортзал и бег извилистыми коридорами между производственными и административными корпусами, который ну уж никак не напоминал полеты по лимфам опекуна. Это на втором году службы он начнет получать юридическое образование и корпеть над нудными лекциями и параграфами кодексов, а первый год напоминал беспрерывный, растянувшийся на триста с лишним дней экзамен. Вряд ли он сдал бы его, если бы не тот месяц, хотя именно он и стал самым настоящим экзаменом.

Кидди начинал младшим дознавателем. Вел преступления, совершенные в пределах зоны. Работал с осужденными. Беседовал с ними, определял их склонности, привычки, изучал дела, принимал решения, касающиеся их жизни. Продолжительности их жизни, потому что работа на той или иной стадии горных разработок, в том или ином режиме космической защиты, даже нахождение в том или ином боксе могло сократить срок жизни заключенного до минимума, или подарить ему надежду дождаться освобождения. Первое время Кидди казалось, что критерии просты. Он делил заключенных на категории в соответствии с тяжестью совершенных ими преступлений, полученные группы дробил на тех, кто, как ему казалось, встал на путь исправления, и тех, кто не собирался этого делать, и наделял, таким образом, каждого теми ли иными шансами на скорую смерть. Вскоре все пошло наперекосяк. Ни дня не проходило без эксцессов, даже несмотря на то, что между собой заключенные общались редко, а там где они все-таки сталкивались – в цехах и выработках, контроль за ними был усиленный. Карцер был всегда заполнен, взыскания множились, пошли даже дополнительные сроки за преступления, совершенные в пределах зоны. И тогда Кидди решился пойти на рискованный эксперимент. Он понял, что без приобретения собственного, необходимого опыта ничего не добьется, и продумал, как этот опыт получить. Черт его знает, может быть, он сознательно подталкивал себя к краю, потому как иначе, чем безумием, его идею назвать было нельзя.

Тогдашний старший инспектор к его предложению отнесся с раздражением. Оно ему, кроме лишних хлопот, ничего не сулило. С другой стороны, срок его службы подходил к концу, успех мероприятия позволил бы ему рассчитывать на лучшие перспективы на Земле, неуспех ничего не менял, за исключением головной боли для его преемника. Так или иначе, но в очередной команде новичков появился молодой парень с опухшим лицом, в котором Кидди Гипмора не узнал бы не только никто из персонала базы, но и родной отец. Старик медик оказался мастером по применению специальных инъекций, годы работы в следственной тюрьме города, где практиковалась подсадка слухачей и маскировка информаторов, сыграли роль. Именно этот медик, которого в последние два года службы Кидди сменил Тусис, и старший инспектор были в курсе проводимого эксперимента. Больше об этом не знал никто. Кидди влился в ряды заключенных и провел среди них месяц.

Старший инспектор, вероятно, не без доли злорадства, сдержал слово. До конца эксперимента никто так и не узнал о том, что младший инспектор зоны не улетел со специальным поручением на склады корпорации, где отбывали заключение осужденные с мягкими сроками, а, облачившись в синюю робу, хлебает полной ложкой все, что выпадает государственному изгою. А выпадало ему многое, и в этом многом камера с конденсатом на стенах и упрощенная, безвкусная еда были самыми мелкими из неприятностей. Худшим оказался распорядок дня, в котором не оставалось времени на отдых. Прежде всего, существование отравлял двенадцатичасовой рабочий день, за который никто из осужденных никогда не успевал выполнить норму выработки, а те, кто сидели на временных операциях, умудрялись портить технику и нарушать технологии. Охрана не жалела энергии разрядников, стегала осужденных виброшнурами почем зря, зачастую забавляясь при этом. Уже в первые три дня Кидди заработал не менее десятка синюшных шрамов, и ни один из них не был отметкой за его действительный проступок. Но не удары поразили Кидди, которые ничего не значили на фоне той боли, что жила в нем после вспышки огненного цветка на норвежском камне. Его поразили люди. Их было несколько тысяч, синеробников, то есть осужденных за тяжкие преступления, но не столь опасных, как те, кого одевали в красные робы и которые содержались в одиночках, а если вывозились на работу, то никогда не смешивались с остальным контингентом. Эти несколько тысяч прекрасно понимали, что Луна для большинства из них не место отбытия срока, а место смерти. Изнутри они оказались вовсе не такими, какими казались Кидди сквозь призму их электронных файлов, решеток и силовых полей. Они жили. Жили и пытались всеми возможными способами продлить существование даже в аду, каким представился Кидди их мир изнутри.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});