Невская битва. Солнце земли русской - Александр Сегень

— С нами Бог, братья! Настал час постоять за веру Православную! — крикнул им Александр.

Он скакал мимо полков и внимательно вглядывался в мелькающие лица тех, многим из которых суждено было погибнуть вскоре. Передние ряды, несомненно, были обречены на смерть, и оторопь взяла Ярославича — бодрые и веселые стояли перед ним еще живые люди, но почитай — уже мертвецы.

— Слава князю! — кричали они ему. А он хотел обнять их всех и тосковал от того, что сие было невозможно.

Мощное и щетинистое пешее войско, выдвинутое чуть вперед для начальной битвы, встречало его. Он чуть замедлил бег коня, чтобы увидеться и проститься с ними. Впереди всех, как скала, возвышался Невский отличник — Миша Дюжий. Рядом с ним стояли не менее крепкие и широкоплечие великаны — Доможир и Жидята, предводители самого могучего пешего воинства на Руси.

— Слава Господину Великому Новгороду! — крикнул им Александр. — Бог да укрепит мышцу вашу!

Он взбоднул Аера и поскакал быстрее, но, доскакав до полков Гаврилы Олексича, остановился и повернул коня лицом к западу. Немецкая свинья уже двигалась, приближаясь к нам. Можно было различить ее рыло и голову, знамена впереди идущих ритарей. И оторопь брала от вида этого могучего воинства.

— Час великий наступает, братцы! — крикнул Александр. — Не посрамим славы Русской, славы Великого Новгорода!

— Дай обнять тебя, княже, — вдруг подъехал к нему Кондрат Грозный.

И они обнялись, не слезая с коней, и приложились губами к губам. Губы Кондрата были горячие, и Александр с ужасом понял, что бесстрашный Кондрат — боится!

— Господь Спаситель с тобою, Кондраша! — молвил он новгородскому славному витязю и поехал дальше, махнув рукой Ратибору и Гавриле.

Он скакал дальше и громко приветствовал другие полки чела — городецкие и нижегородские, тверские и юрьевские, костромские и ярославские, московские и владимирские, коломенские и торжецкие:

— С нами Бог — разумейте, языцы! Пришедый с мечом — от меча да погибнет! Не посрамим славы Русской! С нами Бог, сыны Отчизны!

Наконец, объехав все передние ряды чела, он повернул Аера чуть влево и поскакал на средину озера, отмахал две версты и остановился, чтобы поглядеть на приближающуюся свинью еще и сбоку. Великая сила надвигалась на наши полки. Трудно будет одолеть немецкого вепря. Спрыгнув с коня, Александр повернулся лицом на восток, к полкам русским, пал на колени и взмолился к Христу Спасителю о даровании Им победы русскому оружию. Оруженосцы стояли поодаль, и Александр мог позволить себе излить молитвенные слезы.

Затем он резко встал с колен, легко запрыгнул на коня, расправил крылья и сильно на сей раз прибоднул Аера литовскими серебряными бодцами. Метью, дыбками поскакал во всю прыть на назначенное место, на Вороний Камень, черной тучей возносящийся в небо на носу Городца-острова. Там, на островах и проливах, тоже немалое воинство расположилось, ожидаючи своего часа — до трех тысяч новгородцев Шестька, Шептуна и Клима Ражего, тысяча ладожан, вожан, ижорян, карелов да собственно Александровых войск около двух тысяч. Всем им было уготовано нанести обводной удар по немцам после того, как чело примет на себя первое побоище. Что и говорить — участь лучшая, нежели у чела, гораздо более веселая. И Ярославич страдал оттого, что ему нужно было находиться здесь, а не там, где он только что видел ряды обреченных на верную гибель.

Он доскакал до засадных полчищ, но у него уже не было сил приветствовать их так же, как он приветствовал стоящих в челе. Горький ком сдавливал горло. Он подъехал к Городцу и стал взбираться на вершину Вороньего Камня. Здесь было ветрено, потоки влажного, теплого воздуха так и давили в спину. Подведя Аера к самому обрыву, Александр остановился, глядя зорко вперед — туда, где огромный тевтонский вепрь, сверкая и щетинясь, медленно приближался к полкам русского чела. Уже можно было определить, что главный и первый удар свиного рыла придется на Мишу Дюжего, Гаврилу Олексича и Кондрата Грозного.

Находящиеся неподалеку от Александра оруженосцы Ратисвет и Терентий, воеводы Варлап Сумянин, Михайло Мороз, Ратша, Твердимил Добрята, Лербик, псковской боярин Ярополк Забава и другие негромко переговаривались между собой:

— Не поторапливается хряк поганый.

— Немалый нохрок!

— Ишь, рюха-то какая!

— Дюжкий скоголь. Тягостно охолостить его будет.

— Да, крепкий клыкачище. А се чего стучит? Литауры?

— Шаг выколачивают.

— Ишь ты, железа сколько! Пошли им, Господи, да провалится лед под ними!

— Лербик! Как по-вашему свинья называется?

— По-нашему, по-русски — свинья. А если ты хочешь узнать, как ее называют на дудешском немецком наречии, то — Schwein. Сие же построение, именуемое по-русски свиньей, тевтонские ритари называют по-латынски: Sus.

— И что сей «сус» означает?

— То и означает: свинья.

— Стало быть, как ни крути, по-немецки али по-латынски, а всё одно — свинья свиньёй.

— И вы в таких сусах хаживали?

— Знамо дело, и нам доводилось.

Чем ближе становилось рыло немецкой свиньи к челу русских войск, тем сильнее стучало сердце Александра. На небе светлело, и день делался яснее. Вся местность отсюда, с верхушки Вороньего Камня, просматривалась отчетливо.

— Княже! Спиридон к нам! — окликнул Александра Ратисвет. Князь оглянулся, увидел поднимающегося к ним Новгородского архиепископа и поспешил оставить седло.

— Благослови, отче, — пошел он навстречу архиепископу, сложив ладони пред собой.

— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, — благословил его Спиридон, и в тот самый миг, когда персты его коснулись ладони Александра, свист множества стрел и дробная россыпь ударов донеслись до Вороньего Камня. Князь, быстро приложившись губами к деснице Спиридона, устремился к самому краю обрыва, чтобы видеть, как два войска, русское и немецкое, принялись щедро окроплять друг друга стрелами.

— Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое! — громко возгласил Спиридон, встав плечом к плечу с Александром. — Победы православным Христианам на сопротивныя даруя и Твое сохраняя крестом Твоим жительство!

Все стали креститься, шепча: «Господи помилуй!» Дождь стрел продолжал сыпаться с русской стороны на немецкую, с немецкой — на русскую, но не видно было, кого жалит, кого убило или ранило. Лишь свистело да стучало по щитам и доспехам, как стучит по крышам веселый летний ливень.

— Зело могучий кнороз![123] — в ужасе оценил зрелище железной свиньи архиепископ. — Стрелы напрасно стараются.

— Хоть кого — да заденут, владыко, не сомневайся, — возразил Варлап Сумянин.

— Наших, гляжу, больше ихнего подстрелило, — вздохнул Ратша.

— А ты видишь? — усомнился Ратисвет.

— Вижу.

Стрелы и с той и с другой стороны перестали сыпаться. Войска неумолимо сближались. Наш передний заслон резко выбросил вперед копья. Теперь полетели метательные топорики, пробойники, ручные ядра, дротики, но и они недолго стучали по броне. Тяжелое рыло немецкой свиньи врезалось в передовую оборону русского чела. Удар! — и страшный, тягостный грохот железа огласил окрестности. Застучало, зазвенело, заскрежетало, застонало побоище.

Глава тринадцатая

НЕБО НАД ПЕЙПУСОМ

Молотобоец из Риги по имени Пауль Шредер восторженно принял этот страшный удар и треск, свидетельствовавший о том, что немецкие и русские войска вступили в соприкосновение друг с другом. И в этом тоже была Вероника Хаммер, как сияла она во всем волнующем утре, сулившем победу германскому оружию. Трубили трубы, и в них он слышал волшебный голосок своей возлюбленной. Свистели стрелы, и в их свисте и шелесте Пауль слышал, как шелестят платья Вероники.

Бедная Вероника! Она боялась его не на шутку. Он говорил ей:

— Не бойся меня, ангел мой, я только с виду свиреп и страшен, а в душе я нежнее младенца и ласковее теленка.

— Нет, — возражала капризная дочка купца Генриха Хаммера, — про тебя говорят, что ты можешь убить кулаком лошадь, а то и быка. У тебя ручищи вон какие! Если ты обнимешь меня, моя хрупкая талия переломится, как тонкая весенняя сосулька.

Сильнее, чем Пауль Шредер, и впрямь трудно было отыскать человека во всей Риге. Уходя на войну, Пауль сам изготовил для себя мощное орудие — длинную дубинищу с особенным набалдашником, из которого во все стороны торчали страшные зубья и зазубрины, а на самом конце далеко вперед выдавалось жало, как у отменного копья. Подобные дубины принято было именовать «моргенштерн» — «утренняя звезда», но Пауль Шредер так полюбил свой моргенштерн, что присвоил ему особенное наименование — Шрекнис, оно означало — «вызывающий ужас».

Он бы, конечно, не пошел на войну, если бы не мечта о Веронике Хаммер. Ее отец не хотел выдавать дочь замуж за молотобойца, пусть даже и имеющего свою собственную кузницу. Доспехи и оружие, изготовлявшиеся в кузнице Шредера, славились на всю Ригу. Но и это не повлияло на решение купца Хаммера.