Эмигрант с Анзоры - Яна Завацкая

К утру Герт заснул. А мне спать уже не хотелось, какое-то странное возбуждение овладело измотанным мозгом, я подошел к окну — неясный свет еще только разгорался в небе, проникал в палату сквозь окно, чуть касаясь темных контуров и линий предметов. Это уже третья ночь без сна… почти без сна. Ничего страшного, Сэйн придет утром и сменит меня. Хорошо бы, конечно, дождаться врача…

Я как-то совсем отупел. Ничего уже не соображаю. Безразличие… да, полное безразличие ко всему. Вот Герт заснул, и это уже радость. Я даже почти забыл о том, что в час у меня назначена встреча. И что я буду говорить? Я виноват. Да, конечно же, я виноват. В принципе, я готов отправиться на Сальские острова… или на полное психосканирование. Все, что угодно. Хотя почему-то Валтэн не думает, что я виноват… надо будет слетать к нему в санаторий. Как только Герту станет легче. Но Валтэн — он любит меня. Поэтому и прощает. Дэцин Вайгрен скажет все, как есть. Я виноват, не по закону, в общем-то, никаких законов я не нарушал, и даже Устав не нарушал, я ведь был не на службе. Но это из-за меня пострадали ребята, и хорошо еще, что выжили, и неизвестно, как все это отразится на дальнейшей жизни Герта, на психике и здоровье, может быть и такое, что он больше и летать не сможет. Поэтому у меня как-то нет страха перед встречей с Вайгреном. Я и сам думаю о себе очень плохо, и правильно, если он меня осудит… и отправит на психосканирование, ведь еще неизвестно, не являюсь ли я эммендаром, марионеткой сагона. А в самом деле… нет, я ничего такого не чувствую. И Цхарн больше меня не тревожит. Мне кажется, что я совершенно независим, но… в том-то и беда, что я больше не доверяю самому себе. Ведь и в Беши мне казалось, все, что происходит — зависит от моей воли и обусловлено только ею.

Мне просто все равно. Я слишком устал. Но Герту куда хуже, чем мне. Эти боли, которые у него возникают всегда после полуночи, не снимаются лекарствами, и вообще необъяснимы, но так всегда, объяснил врач, всегда, когда речь идет о сагонах и сагонских технологиях, тут ничего не поделаешь. Но кажется, сегодня он мучился немного меньше. Может быть, все-таки пройдет… Господи, хоть бы прошло! Я подошел к Герту. Ресницы сомкнуты, шрамы на лице уже совсем побледнели, заживают окончательно. Спит, вдруг шевельнулась во мне радость. Я с ним сидел всю ночь, ведь нужно, чтобы кто-то был рядом, держал за руку, давал попить, включал тепловой излучатель, вызывал врача… Но и врач тут ничем помочь не может. Никто даже не понимает природу этой боли… А Герт боится ночи. Он ничем не показывает это, только к вечеру становится более оживленным, рассуждает, шутит, а в глубине глаз — безмолвный, скрытый страх.

Может быть, и хорошо, что Сэйн не знает всего этого. У них грудной малыш, ей кормить надо. Поэтому я и взялся сидеть с Гертом. Этим не искупить вину… впрочем, они не рассказали Сэйн, что все это — из-за меня. Но я-то сам знаю. Этим не искупить вину, но почему-то я уверен, что мое место — рядом с ним.

Может быть, поспать еще немного? Да нет, шесть утра… Не стоит. Тихонько вошла ученица, только что пришедшая на смену, молоденькая Эйли. Ей всего лет шестнадцать, через какое-то время она и сама станет врачом. Кивнула мне, подошла, постояла рядом с Гертом.

— Все в порядке, Ланс? — спросила тихонько.

— Да, — прошептал я в ответ, — когда придет врач?

— Думаю, сегодня не раньше девяти…

Эйли подошла, пристегнула еще одну полупрозрачную капсулу к зена-тору на руке Герта.

— Недавно заснул?

— Да… с полчаса всего.

Эйли посмотрела в лицо спящего, повернулась и тихонько вышла. Я сел в кресло у изголовья и через несколько минут задремал.

Я проснулся словно от толчка, хотя ничего не изменилось, Герт был все так же неподвижен. Но у стеклянной двери, с той стороны стояла Сэйн, младенец привязан у нее на груди. Я тихонько вышел.

— Ара! Ну как? — негромко спросила Сэйн, кивнув на дверь палаты.

— Все так же, — сказал я, — а как же ты… с малышом?

— А ничего. Скоро придет Нэсса, она мне поможет. Полчаса-то я посижу с обоими, ничего не случится. Ты иди домой, Ланс. Устал ведь, которую ночь сидишь…

— Может, я дождусь лучше Нэссы?

— Да нет, ты иди.

Мы вместе с Сэйн вошли в палату. Она положила малыша на вторую кровать, специально предназначенную для ухаживающего за больным. Устроила вокруг что-то вроде гнездышка, чтобы ребенок не выполз. Потом подошла к спящему Герту, наклонилась над ним, глядя в лицо, постояла так. Обернулась ко мне и сказала шепотом.

— Ты иди, Ланс… Иди, ничего.

— Я приду часа в три, не раньше.

— Хорошо.

Я слегка сжал пальцы Сэйн и вышел из палаты. Солнце уже выползло над городом, в белесое зимнее небо, и холодный воздух неожиданно жестко сковал кожу. На стоянке я выбрал один из безликих общественных флаеров, сразу с места дал полную нагрузку, и оказался почти вровень с солнцем. Так казалось… Еще мелькнуло, что вот совсем недавно я и представить себе такого не мог, а сейчас быть в небе для меня — так же естественно, как ходить. И ничего особенного в этом нет… И скоро эта мысль даже перестанет мелькать. Я уверенно опустил флаер на посадочный стояк, вылез и сразу же оказался в квартире.

Встреча с Дэцином Вайгреном в час. Я порядком устал, это верно. И у меня есть еще почти четыре часа. Я сбросил одежду, в одних трусах прошлепал на кухню. Иногда так хорошо просто побыть одному… В своем доме, к которому так привык. Почему я совсем не думаю о встрече с Дэцином? Ведь это очень серьезно, это даже страшно. Мне не так легко было решиться даже на разговор с ним. Наверное, можно и не решаться, ведь я был не на службе, это никого не касается. Никаких законов я не нарушил. Только вот честным ско после этого я себя чувствовать уже не буду.

Любимый завтрак, кошмар диетолога — соленая рыбешка, салат с майонезом и пиво.

Ладно, в патруле так не покайфуешь. Но сначала — мыться. Циллос, повинуясь приказу, уже наполнил внутренность ванны теплой, почти горячей водой, пахнущей лепестками сандары, снимающей стресс и усталость. Я лег и почти растворился в покое, невесомости, легком цветочном аромате… собственно, на этом все и кончилось. Через пятнадцать минут меня разбудила негромкая (заранее запрограммированная, разумеется) музыка, и я, собрав все силы, полез из остывающей воды, горько сожалея, что не удалось даже понаслаждаться ванной как следует… заснул сразу. Завернувшись в полотенце, отправился на кухню и сел поглощать свой безумный завтрак.

А ведь признайся, хочется в глубине души, чтобы Дэцин сказал: ты не виноват. Ну в самом деле, не виноват же я! Я и сам себя не чувствую виноватым. Все как-то само собой… получилось. Конечно, сагон меня не ломал, я добровольно согласился ему служить. Но ведь он обманул меня… сыграл на глупости моей, неопытности, незнании… Господи, каким же я был дураком! Я просто дурак, но не злодей же. Неужели Дэцин этого не поймет?

А если снова такое случится, ну мало ли что… конечно, больше я не поверю ему ТАК. А как-то иначе? Если он снова найдет какую-то возможность меня обмануть. Получается, что я человек совершенно ненадежный… н-да. И летать мне нельзя. Вот это самое страшное, если честно. Я уже так привык быть ско… привык летать. Но действительно, ведь если мне снова придется встретиться с сагоном, я не могу за себя поручиться. Вот что страшно, я сам себе не верю…

Все, хватит. Я сунул тарелку и пивную кружку в машину. Хватит думать о всякой ерунде. Надо сначала поговорить с Дэцином, а потом уже впадать в панику… если вообще впадать.

Я влез под одеяло и отключился почти сразу. Проспал два с половиной часа, потом циллос разбудил меня боевым маршем «Во имя Цхарна вперед к победе» (специально заказал в сети, мелодию и слова я помнил, а оркестровку мне сделали по заказу… очень бодрит). Я оделся, привел себя в порядок, прихватил то, что было мне нужно для больницы, и, вскочив во флаер, направил машину к «Синей Вороне».

Я бегло окинул взглядом зал — Дэцина еще не было. На эстраде двое парнишек наигрывали на капеллийских двухрядных гитарах. Народу мало… В «Синей вороне» все пространство разгорожено на небольшие отсеки, не то, чтобы глухо, а так, чтобы только не мешать друг другу (да еще и звукоизолирующим полем накрыты, где оставлен только канал от эстрады). Я выбрал столик у окна, хоть и вид был самый неприглядный — серое слепое небо, струйки временами усиливающегося дождя. Но отсюда был виден край эстрады и смутно фигурки гитаристов, и входная дверь с фонарем Первого века, а вот сам столик в глаза не бросался. Я не пообедал, но есть что-то и не очень хотелось… И правда, почему? Да ведь у меня, кажется, мандраж начался. Как перед экзаменом. Ну что ж, это можно понять… Нет, практически ничего я не боюсь, хотя бы даже и смерти. Плакать обо мне некому, а когда-то ведь надо будет умирать. Да и заслужил я, если уж честно. Тем более, я не боюсь того, что скорее всего последует — отстранения от полетов… лечения какого-нибудь… даже заключения на Сальских островах. И не такое переживали, подумаешь. Я не боюсь, но… просто волнуюсь, что ли. Ну, не хочется выслушивать всю правду о себе, кому же это приятно.