Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— Продолжайте, — сказал я, постукивая пальцами по столу.

— Сестра ответила: «Я не хочу служить такой королеве. Более того, мне жаль ее». Я спросил почему, и она ответила: «Она вышла замуж, потому что по натуре ветрена, да и поступки ее не лучше».

Я окинул взглядом советников. На их лицах застыло потрясенное выражение.

— Так что же подразумевали ее слова? Вы поинтересовались, что она имела в виду? — отрывисто спросил я.

— Да. И она рассказала, что… — он помялся, его голос вдруг затих, словно кончился завод у механической куклы, — учитель музыки, некто Мэнокс, хвастался, что давно развлекается с ней и даже знает, какая отметина есть у нее на интимном месте…

У Екатерины был маленький, похожий на лесенку шрам на верхней части бедра, след зашитой рваной ранки, полученной ею в детстве. В наших играх я любил целовать этот шрам, мои губы будто бы переходили со ступеньки на ступеньку и в конце концов припадали к входу в ее сокровенное лоно.

— …а потом герцогиня его выгнала, обнаружив, что они ласкают друг друга, запершись в гостиной, где стояли верджинелы.

Музыка… учитель музыки… Марк Смитон… Боль, казалось забытая навсегда, вновь начала раздирать мне душу.

После Ласселса вызвали Мэри Холл. Она оказалась именно такой, какой я представлял ее: высокая, строгая и невзрачная. Ничуть не колеблясь, она выложила все, что знала.

— Учителя музыки сменил другой кавалер — Фрэнсис Дерем, дальний родственник, подопечный герцога Норфолка. Он был куда как охоч до пирушек в мансарде, где спали девицы, и быстро стал их постоянным гостем.

Летний секретарь Екатерины! Кузен-пират! О Господи Иисусе, О Господи!..

— Прошу вас пояснить ваши слова, — с мучительным видом выдавил Норфолк.

Его охватил страх.

— Девицы проводили ночи в дортуаре, общей спальне. Герцогиня велела им запирать двери в восемь часов вечера. Но ее комнаты были в другом крыле, и, кроме того, она стала туговата на ухо. Как только герцогиня удалялась отдыхать, начиналась развеселая вечеринка! Каждый одолеваемый похотью жеребец графства галопом влетал в «девичью светелку». Они влезали туда через окно, приносили клубнику и вино и наслаждались с избранными дамами. О благопристойности никто не заботился — они лишь опускали пологи кроватей.

— Какая мерзость, — пробурчал Норфолк.

— Ваш родственник сэр Уильям Говард раздобыл ключ от мансарды, — сухо произнесла Мэри. — И вот Мэнокс, обидевшись, что его не пускают на языческие оргии, настрочил графине ябедническое послание. Лорд Уильям перепугался, как бы его не застукала жена. Уж он-то вовсю развлекался с одной пятнадцатилетней потаскушкой! Отругав Мэнокса и Дерема, он заявил: «Вы безголовые негодяи! Неужели вы не могли вести себя потише и просто договориться между собой?» Он сожалел, что лишился столь приятных забав.

— Достаточно! — сказал я, повелительно взмахнув рукой.

Меня не волновало, чем занимался лорд Уильям Говард. Его похождения не разобьют мне сердце.

— Вы говорили, что кто-то из домочадцев герцогини получил назначение в свите королевы?

— Да. Джоан Балмер в прежние времена была наперсницей Екатерины, а теперь ее камеристка. Кэтрин Тилни прислуживает в опочивальне. Маргарет Мортимер следит за гардеробом. Все они подсуетились насчет теплого местечка, надеясь обеспечить себе будущее.

Итак, она захватила с собой тех, кто напоминал ей о прошлой жизни… Чтобы предаваться пороку, как прежде. Но возможно, у нее не было выбора, вдруг ей угрожали…

— Эдвард Мэнокс, — произнес я.

Выступив вперед, он встал прямо передо мной. Я не ожидал увидеть такого красавца.

Повторив выдвинутые против него обвинения, я спросил:

— Что вы можете ответить на них?

— Они верны, но все не так просто, как кажется! Герцогиня знала меня — я сын жившего по соседству дворянина — и пригласила учить ее подопечных музыке. В то время Кэтрин Говард исполнилось тринадцать лет, и она казалась… вполне созревшей девицей. Она проявила необычайные музыкальные способности…

Верно, я и сам заметил их, радовался ее таланту и развивал его.

— Однако ее успехам слегка мешали капризы, игривость… и красота. Она пообещала, что подарит мне свою девственность, но вскоре герцогиня застала нас целующимися на лестнице. Она раскричалась, отвесила Кэтрин пару затрещин и назвала ее глупой девчонкой, которая попусту растрачивает себя. Леди не считала, что я гожусь в мужья ее воспитаннице. И выгнала меня… — Он нерешительно помялся. — Но до отъезда Кэтрин успела прогуляться со мной по саду. Она уверяла, что любит меня и всегда будет мне верна.

Невыносимо было слышать его слова, невыносимо видеть его, такого добропорядочного, молодого, честного.

— Я зарабатываю на жизнь, давая уроки музыки, — добавил он. — Последнее время я жил в Чертси. И вот получил вызов в Лондон для «ответа на некоторые обвинения». Прошу вас, господа, поверьте мне. Когда я познакомился с ней, она была всего лишь Кэтрин Говард, одна из подопечных герцогини, и я не сделал ничего дурного. Она пообещала, что будет моей, но не сдержала слово. А с тех пор как она стала королевой, я никому не говорил, что знал ее. Это был мой секрет.

Ох, пора от него избавиться! Один вид удачливого учителя терзал мою душу. Он заигрывал с юной Екатериной и прежде меня пробудил в ней чувственные желания. Он был ее первой любовью.

Его увели и притащили Дерема. Обольстительного наглеца Дерема. Ему тоже предъявили обвинения и предоставили слово для оправданий.

— Она моя жена, — вызывающе заявил он. — Мы обручились два года тому назад. И уже жили как супруги, но потом она поехала служить ко двору, а я отправился в Ирландию… Поскольку мы решили, что нам обоим надо для начала добиться солидного положения. В общем, я достиг там кое-какого успеха…

М-да, за счет пиратства, как мне помнится.

— Но вообразите мое удивление, когда по возвращении я узнал, что мою юную жену теперь величают королевой Англии. Разумеется, я поспешил к ней, желая вернуть ее обратно, и она, проявив любезность, назначила меня секретарем. Но, увы, я обнаружил, что ее сердце занято… Томасом Калпепером.

Нет. Нет.

— Вы упомянули, что «жили как супруги», — сухо произнес Кранмер. — Уточните, в каком смысле…

— В том смысле, что мы, имея намерение пожениться, часто совокуплялись.

Я глянул на этого длинноногого пирата, живо представив, как он ложился на мою Екатерину, ласкал ее сокровенные прелести, содрогался в страстных биениях и изливал в ее лоно свое разбойничье семя.

Камешек, тот камешек в ее чреве… так вот ради чего его туда поместили… Наверное, сама Екатерина нашла шарлатана, чтобы тот помог ей скрыть необузданное вожделение.

Я почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

— Она обещала, что станет вашей супругой? — резонно спросил Кранмер.

— Мы называли друг друга мужем и женой. Уезжая в Ирландию, я доверил ей все свои деньги. Помню, как обнимал ее на прощание, а она со слезами говорила: «Ты забудешь обо мне в своих странствиях… Откажешься от своего слова…»

«Но это она не сдержала клятвы и изменила ему, — подумал я. — Боже… сколько же можно терпеть такие муки? Почему я не испытываю гнева? Давай же, разъярись, пусть ярость уничтожит эту агонию!»

— Вызовите Тома Калпепера, если желаете новых подробностей! — крикнул он, когда его уводили из зала.

Дюжина прищуренных глаз обратилась на меня. Казалось, сердце мое готово разорваться, мир рушился вокруг меня, но я сумел вымолвить:

— Арестовать Калпепера. Допросить его.

Донесшийся из-за двери топот ног возвестил, что гвардейцы бросились исполнять приказание.

И тут всплыли в памяти жестокие и мучительные подробности. Притворное целомудрие Екатерины, которое мне не хотелось осквернить, — по этой причине я в крайней спешке устроил наш брак. Наша брачная ночь, когда она вела себя как распутница, шлюха, давно познавшая сладость любовных утех. Сирийские умащения, подаренные Деремом. Калпепер и Екатерина, куда-то запропастившиеся во время моей болезни. Ее коварное кокетство, яркий румянец по утрам, который я наивно приписывал религиозному воодушевлению после мессы. Запертые двери в Йорке, а на следующее утро — славная история о шотландских убийцах, лживые уверения и притворные поцелуи. О господи!

Я заплакал, опустив голову на стол. Шляпа скатилась. Я знал, что мои волосы изрядно поредели, но сейчас мне было все равно. Я сидел здесь перед всеми все равно что вовсе без одежды, мой позор был выставлен напоказ, однако меня это не волновало. Все заслонило огромное горе. Я любил Екатерину целомудренно и преданно. А она оказалась лживой блудницей, похотливой самкой, которая отправилась служить ко двору, чтобы «добиться солидного положения».

Откинувшись на спинку кресла, я закричал: