Последний присяжный - Джон Гришэм

И конечно, я тревожился за мисс Калли, несмотря на то что она находилась под надежным и неусыпным врачебным присмотром.

Наконец я все же заснул часа на два. Проснувшись, спустился вниз. Марио и Леон пили кофе на кухне. Марио час назад вернулся из больницы, там все оставалось без перемен. Они уже обсуждали строгий план снижения веса: семья намеревалась заставить мисс Калли неукоснительно придерживаться диеты после выхода из больницы, пить витамины, совершать ежедневные долгие прогулки на свежем воздухе и регулярно консультироваться с врачом.

Говорили они о новом режиме здоровой жизни очень серьезно, хотя все знали, что мисс Калли будет делать только то, чего захочет сама.

* * *

Несколькими часами позже я начал паковать в коробки кучу хлама, скопившегося у меня в редакции за девять лет, и расчищать кабинет. Новым редактором оказалась приятная дама из Меридиана, штат Миссисипи, она хотела приступить к работе уже к концу недели. Маргарет предложила мне свою помощь, но я хотел все сделать сам, не спеша, предаваясь воспоминаниям, которые вызывала каждая папка, каждая бумажка из ящика стола.

Книги мистера Коудла в конце концов были сняты с пыльных полок, где покоились с незапамятных времен, задолго до моего прибытия. Я собирался перевезти их домой и сложить где-нибудь на случай, если вдруг обнаружится какой-нибудь наследник и станет задавать вопросы.

Меня одолевали смешанные чувства. Каждый предмет, к которому я прикасался, вызывал воспоминания: то о поездке в глубь округа за важной информацией, то об интервью, взятом у очевидца происшествия, то о встрече с человеком, который, по моим представлениям, мог стать интересным героем очерка. По мере того как разборка вещей подходила к концу, я все больше приближался к моменту, когда последний раз выйду из здания редакции и направлюсь в аэропорт.

Бобби Раффин позвонил в половине десятого. Мисс Калли очнулась, сообщил он, она уже сидит, пьет чай, и к ней на несколько минут пускают посетителей. Я помчался в больницу. Сэм встретил меня в вестибюле и через анфиладу холлов и рекреаций проводил в отделение интенсивной терапии.

— Только не надо упоминать о том, что случилось вчера, ладно? — попросил он по дороге.

— Разумеется.

— Вообще ни о чем, что может ее разволновать. К ней даже не разрешили привести внуков, боятся, что при виде их начнется сердцебиение. Ей необходим полный покой.

Мисс Калли действительно пришла в себя, но словно бы не окончательно. Я ожидал увидеть сверкающий взгляд, лучезарную улыбку, но сознание ее не было полностью ясным. Она узнала меня, мы обнялись, я погладил ее по правой руке. К левой была подсоединена капельница. В палате находились Сэм, Исав и Глория.

Мне хотелось побыть с мисс Калли хоть несколько минут наедине, сообщить наконец, что я продал газету, но она была не в том состоянии, чтобы воспринимать подобные новости. Прошло уже почти два часа с того момента, как она очнулась, и ей явно требовалось снова поспать. Возможно, через денек-другой мы сможем, как всегда, оживленно поболтать.

Минут пятнадцать спустя явился врач и попросил всех посетителей удалиться, что мы и сделали. Весь день Четвертого июля мы пребывали в приподнятом настроении, хотя в палату к мисс Калли нас больше не пустили.

* * *

Мэр решил отменить праздничный фейерверк. Хватит с нас взрывов и пороха. Учитывая царившую в городе нервозность, никто не возражал. Марш оркестров состоялся, равно как и парад, политические речи ничем не отличались от тех, что произносились в предыдущие годы, но ораторов на сей раз было меньше. Общее внимание привлекло отсутствие сенатора Мортона. На площади повсюду продавали мороженое, лимонад, барбекю, сахарную вату — обычный для такого случая набор лакомств.

И все же чувствовалась какая-то подавленность. Или это мне только чудилось? Быть может, я просто настолько устал от Клэнтона, что все в нем казалось мне не так? Слава Богу, у меня имелось лекарство от этого.

Немного послушав речи, я поехал обратно в больницу — короткий маршрут становился уже привычно-монотонным. Перекинулся словечком с Фаззи, подметавшим больничную автостоянку, с Ральфом, мывшим окна в вестибюле. Зашел в буфет, попросил у Хейзел еще стакан лимонада. Потом обменялся парой фраз с дежурившей за столом информации миссис Эстер Эллен Трассел, членом «Розового дамского клуба», оказывавшего добровольную помощь больнице. В комнате ожиданий на третьем этаже нашел Бобби и жену Эла, они сидели, уставившись в телевизор, словно два зомби. Не успел я открыть какой-то журнал, как влетел Сэм.

— У нее опять сердечный приступ! — в панике крикнул он.

Мы все трое вскочили, готовые немедленно куда-то бежать. Но бежать было некуда.

— Я позвоню домой, — предложил я и пошел к автомату. Трубку снял Макс, и уже через четверть часа все Раффины гуськом потянулись в часовню.

Казалось, прошла вечность, прежде чем мы получили новую информацию. Было почти восемь часов, когда лечащий врач мисс Калли вошел в часовню. Обычно по лицу врача, как известно, трудно что-либо прочесть, но тяжелый взгляд и нахмуренный лоб безошибочно сказали нам все раньше, чем он открыл рот. Когда доктор произнес: «Внезапная остановка сердца», все восемь детей Раффинов сплотились в единую группу. Мисс Калли, сообщил он, подключена к аппарату искусственного дыхания, дышать самостоятельно больная больше не может.

Не прошло и часа, как часовня заполнилась ее друзьями. Преподобный Смолл в окружении небольшой группы самых стойких прихожан без перерыва молился у алтаря, другие время от времени присоединялись к их молитве, потом отходили, подходили другие. Бедный Исав сидел на задней скамье, ошеломленный, совершенно обессилевший. Его окружали притихшие почтительные внуки.

Ожидание длилось несколько часов, и, хоть мы старались сохранять оптимизм, настроение у всех было подавленным, словно уже начались похороны.

Заехала Маргарет, мы немного поболтали в вестибюле. Потом появились мистер и миссис Фаргарсон, они хотели поговорить с Исавом. Я повел их в часовню, где их тепло встретили Раффины, выразившие искренние соболезнования в связи с утратой сына.

К полуночи уже никто не пытался разговаривать, мы потеряли счет времени. Минуты тянулись так медленно, что, взглянув в какой-то момент на часы, висевшие на стене, я удивился: куда делось столько времени? Хотелось выйти ненадолго, пройтись по улице, вдохнуть свежего воздуха. Но врач предупредил, что отлучаться не следует.

Тяжкое испытание обрушилось на нас, когда он собрал всех и мрачно сообщил: настал момент ее «последнего прощания с семьей». Послышались всхлипы, рыдания. Никогда не забуду, как Сэм срывающимся голосом переспросил:

— Последнего прощания?!

— Вы уверены? — в ужасе прошептала Глория.

Испуганные, обескураженные, мы, словно приговоренные к казни, последовали за врачом по коридору и поднялись на один лестничный пролет. Медсестры деликатно проводили нас через холл в отделение интенсивной терапии, на их лицах было написано то, чего мы больше всего боялись.

Когда почти вся семья набилась в маленькую палату, врач тронул меня за локоть и сказал:

— Это только для членов семьи.

— Понимаю, — ответил я. Но Сэм, услышавший наш разговор, остановил его:

— Все в порядке, доктор. Он с нами.

Мы сгрудились вокруг мисс Калли, опутанной проводами, впрочем, большая их часть была к тому времени отключена. Двух младших внуков усадили в изножье кровати. Исав стоял ближе всех и нежно гладил жену по лицу. Ее глаза оставались закрытыми; казалось, она не дышит.

У нее был очень умиротворенный вид. Муж и дети старались в последний раз прикоснуться к ней, их рыдания разрывали мне сердце. Я стоял в углу, за спинами Глории и жены Эла, и не мог до конца осознать, где нахожусь и что здесь делаю.

Когда Максу удалось справиться с собой, он положил ладонь на руку мисс Калли и сказал:

— Давайте помолимся. — Мы склонили головы, рыдания, по крайней мере ненадолго, стихли. — Господи милосердный, да исполнится воля Твоя. В руки Твои вручаем мы душу верной рабы Твоей. Прими ее в царствие Свое. Аминь.

* * *

На рассвете я сидел на балконе своего кабинета в редакции. Мне хотелось побыть одному и в тишине как следует выплакаться. Я не мог вынести рыданий, оглашавших мой дом.

Мечтая о путешествии по миру, я всегда представлял себе, как возвращаюсь в Клэнтон с подарками для мисс Калли. Я мысленно привозил ей серебряную вазу из Англии, постельное белье из Италии, которой она так и не увидела, духи из Парижа, шоколад из Бельгии, старинную вазу из Египта, маленький бриллиант из Южной Африки. Я воображал, как вручаю ей все это на ее веранде перед обедом, а потом мы ведем долгую беседу о тех местах, где я побывал и откуда регулярно посылал ей открытки. Мы бы долго разглядывали привезенные мной фотографии, и моими глазами она бы тоже повидала мир. Она ждала бы моего возвращения дома, предвкушая сюрпризы. Весь ее дом наполнился бы моими безделушками и предметами, которых в Клэнтоне ни у кого — ни у белых, ни у черных — никогда не было.