Пешка - Джоан Виндж

Музыканты пооткрывали рты от изумления. Аргентайн, повернувшись в объятиях Дэрика к нему лицом, смотрела на своего спасителя стеклянным взглядом широко открытых глаз.

— В порядке? — гладя Аргентайн по голове, тихо спросил Дэрик и вдруг порывисто прижал ее к себе, как бы защищая. Касп визгливо, причитающе-жалобно выл, лежа на полу, как отравленный таракан. Посмотрев на него, Аргентайн покачала головой, губы ее нервно задергались, точно она вот-вот разразится слезами или истерическим хохотом.

— Эй, Дэрик, — сказал Аспен, — как ты это сделал, мистер?

Дэрик кинул на него быстрый взгляд; глаз его дергался.

— Я ничего не делал, — отрывисто сказал Дэрик. — Он просто пьян. — Дэрик врал. — Уберите его к чертям собачьим. Вызовите охрану.

Я прислонился к стенке, уставясь в пространство и вопрошая себя, как я мог быть так слеп. Поскольку сейчас это было яснее ясного… Дэрик. Тот самый тик — телекинетик, присутствие которого я так ясно ощущал за обедом. Псион. Такой же, как и его сестра.

Я не помню, как вышел из клуба. И даже не помню, как попал в здание Конгресса, к Элнер, которая, устав и почти потеряв терпение, ждала моего возвращения. Она ни единым словом не обмолвилась о том, что я говорил ей перед уходом. И надеялась, что я тоже не стану продолжать разговор. Никогда. Вместо этого, глядя на мое избитое лицо, она спросила, что случилось. Я не помню, что я ответил, но Элнер больше ни о чем не спрашивала.

Мы долетели на флайере до поместья Та Мингов. Город еще не успел скрыться из вида, как Элнер уже задремала, оставив меня наедине со мыслями о Дэрике. Дэрик, Дэрик… — стучало в моей голове с того самого момента, когда я понял правду. И как такое могло произойти? Как могло родиться их целых двое — двое псионов, брат и сестра, — родиться в семье, в которой никогда не было ни одного выродка? Как удавалось Дэрику скрывать свой Дар многие годы и ото всех сразу?..

Но все же я больше думал почему, поскольку это легче было понять. Дэрик затаился, хорошо зная, что случается с выродками. Он видел, как семья относится к Джули и что они сотворили с ее матерью — в отместку за дочь-псиона. Его жизнь должна была стать земным адом, когда стоит один раз поскользнуться, совершить промах — и ты раскрыт, ты теряешь все: положение, власть, авторитет и, может статься, жизнь. Любовь и защиту семьи, поддержку и безопасность — предметы тайного и страстного вожделения всех и каждого. При малейшем подозрении все пойдет прахом. Дэрик останется самим собой, но в глазах остальных он превратится из золотого ребенка в изгоя, недочеловека… выродка.

И неудивительно, что Дэрик нет-нет да и подцеплял людей на крючок своими телекинетическими легкими пытками, за которыми никто не мог поймать его. Неудивительно, что он щеголял связью с Аргентайн, — намекая, вызывая кого-нибудь заглянуть поглубже, несмотря на то, что сам играл роль обычного человека, превосходя окружающих своей обычностью…

Мои кишки заворачивались лишь при одной мысли о том, каким же смертельно тяжелым должен быть пресс внутри Дэрика, уродующий все мысли его и поступки. Я был псионом всю жизнь, но счастлив не был. Я не знал этого, а может быть, никогда не хотел знать, поскольку моя жизнь в Старом городе все время висела на краю. И необходимость посмотреть правде в глаза вполне могла быть тем, что и сломало меня в конце концов. Легче и безопаснее было просто найти потайное укрытие в какой-нибудь темной дыре на улицах Старого города, внутри искусственного мира наркотических фантазий, внутри себя. Вынуть голову из песка было нелегко. И в одиночку я никогда бы этого не сделал. Я знал, как подобные секреты выедают внутренности: для страха, одиночества, ненависти выхода нет, и они, загибаясь крючками, впиваются в твою же собственную душу. Неудивительно, что Дэрик нуждался в том, что могла ему дать только Аргентайн…

Легко было почувствовать жалость к Дэрику. Но гораздо легче — вспомнить, что сотворила его тайна с теми, кто попадался ему на пути. Джули, и Джиро, и Элнер. Даже Аргентайн. Вспомнить, как Дэрик обращался со мной: как с выродком. И тогда жалость, сжимающая мое нутро, оборачивалась отвращением.

Мне пришлось разбудить Элнер, когда мы приземлились в поместье. Она смутилась, но потом, оглянувшись на меня, чем-то озаботилась. Я попытался, прежде чем Элнер взглянула на меня снова, стереть с лица неприятное выражение неловкости и натянутости.

— Я сразу же иду в свою комнату, — сказала она дрожащим сильнее обыкновенного голосом. — Я собираюсь спать до тех пор, пока не захочу встать. Вам следует сделать то же самое.

Кивнув, я вошел следом за Элнер в дом.

Ласуль ждала нас на террасе, хотя в воздухе чувствовалась колючая вечерняя прохлада, чего раньше я не замечал. Наши взгляды встретились, мысли переплелись, и вдруг озноба как не бывало. Ласуль, пропуская Элнер вперед и коснувшись ее плеча, что-то тихо сказала.

Она и меня пропустила, а мысли ее потянулись ко мне, раскрывая в темноте свои объятия и беспомощно ощупывая пространство. Задержавшись на ступенях лестницы, я обернулся и, вместо того чтобы подняться наверх, спустился и пошел за Ласуль в зал.

Она провела меня в кабинет Элнер и заперла дверь. В прошлый раз я не рассмотрел кабинет как следует. Высокие потолки, вдоль стен — ряды застекленных полок темного дерева, уставленных древними книгами. За все прошедшие века заглядывал ли кто-нибудь в них? В камине горел огонь. От тяжелого густого запаха дыма мой рот наполнился слюной. Мне казалось, что я чувствовал жар пламени даже с порога. Но, возможно, пламя тут было ни при чем.

— Почему у вас горит камин? — спросил я Ласуль, стараясь переключиться с нее на что-нибудь другое. Но ничего не получалось. — Он вам не нужен.

Дом хоть и был старый, но по части комфорта он скорее походил на произведение искусства.

Перед камином вытянулся длинный стол красного дерева — единственная вещь в комнате, которую я запомнил с прошлого раза. Поверхность стола была инкрустирована золотым звездным узором — карта ночного неба. Ласуль оперлась о стол и повернулась ко мне.

— Нет. Конечно, не нужен, — мягко сказала она. — Но огонь как-то согревает душу.

Ласуль протянула руки к язычкам пламени. Одета она была в свободную бархатную тунику цвета красного вина. Редкая бахрома туники гладила ее икры и колени. Я подошел ближе. Бережно коснулся ее мозга. Дотронулся до ее плеча. Мягкость и нежность бархата заставили мою руку покрыться гусиной кожей.

— Ты в порядке? — спросила Ласуль, вдруг теряя уверенность. Она увидела на моей ладони пену, а на лице — кровоподтек и вдруг со страхом подумала, что это дело рук Харона. Она перевела взгляд на изумрудную серьгу, которую я так и не снял.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});