Богач, бедняк. Нищий, вор. - Ирвин Шоу

Ты мне пишешь о себе не слишком подробно, но из твоих писем у меня сложилось впечатление, что жизнь у тебя не особо веселая. Сочувствую. Может, тебе бросить то, чем ты сейчас занимаешься, и взяться за что-нибудь совершенно новое? Если бы мой приятель Дуайер больше походил на мужчину, я бы попросил тебя выйти за него замуж и стать нашей поварихой. Шутка!

Если у тебя есть какие-нибудь богатые знакомые, которым захочется этим летом поплавать по Средиземному морю, порекомендуй им меня. Это уже не шутка.

Когда окажешься в Нью-Йорке, сделай одолжение, попробуй выяснить, где моя жена, чем она занимается и как там мой сынишка. Я не скучаю по милой родине со всеми ее прелестями, но очень скучаю по сыну.

Пишу тебе такое длинное письмо, потому что дождь льет как из ведра и мы пока не можем второй раз покрасить рубку (она у нас будет голубая). Не верь, когда тебе скажут, что на Средиземноморье не бывает дождей.

Дуайер готовит обед и кричит, чтобы я шел есть. Не представляешь себе, как жутко воняет его стряпня.

Люблю, целую. Том».

Всюду дождь. Дождь в Порто-Санто-Стефано, дождь в Венеции, дождь в Калифорнии. Джордахам не везет с погодой… Но по крайней мере двоим из их семьи везет со всем остальным, пусть даже это везение продлится недолго.

— Самое паршивое время суток — пять часов дня, — вслух сказала Гретхен. Чтобы избавиться от жалости к себе, она задернула шторы и налила в стакан еще виски.

На следующее утро она не пошла на две воскресные лекции. Вместо этого позвонила в студию Сэму Кори и спросила, можно ли приехать к нему поговорить.

2

Хотя Джин была беременна, она каждое утро обязательно спускалась вниз, чтобы позавтракать вместе с ним.

«Я хочу к концу дня уставать не меньше, чем ты, — говорила она. — Не желаю быть похожей на тех американских жен, которые весь день валяются в постели, а когда мужья возвращаются с работы, каждый вечер обязательно вытаскивают бедняг из дому, потому что самим некуда девать энергию. В большинстве случаев семьи распадаются не из-за измен, а именно из-за отсутствия „энергетической“ гармонии».

В окно струилось бледное апрельское солнце. Они сидели за столом, ожидая, когда Марта принесет кофе. После смерти его матери Марта просто преобразилась. Ела она ничуть не больше, чем раньше, но заметно пополнела, стала степенной и домовитой. Резкие складки на лице разгладились, на губах, прежде нервно поджимавшихся, играло какое-то подобие улыбки. От смерти тоже бывает польза, подумал Рудольф, наблюдая, как Марта осторожно поставила кофейник перед Джин. В былые времена она бы этот кофейник бухнула на стол, как обычно проклиная свою несчастную судьбу.

Беременность округлила лицо Джин, и она уже не походила на упрямую школьницу, твердо решившую любой ценой стать первой в своем классе. Умиротворенное и женственное, ее лицо мягко светилось под лучами солнца.

— Ты сегодня похожа на святую, — сказал Рудольф.

— Конечно, станешь святой, если два месяца ни с кем не грешишь, — ответила она.

— Надеюсь, ребенок будет стоить этого.

— Да уж хотелось бы.

— Как он себя сегодня ведет?

— Хорошо. Правда, что-то растопался и, по-моему, топает в тяжеленных сапогах, а в остальном — хорошо.

— А что, если будет девочка?

— Тогда придется мне внушить ей, что нельзя заводить роман сразу с двумя, — сказала Джин. Оба рассмеялись.

— Что ты собираешься сегодня делать? — спросил Рудольф.

— Придет наниматься няня, и мне надо с ней поговорить. Потом привезут мебель для детской, и мы с Мартой будем ее расставлять. Потом я должна принять витамины, потом взвеситься… одним словом, дел много. А у тебя какие планы?

— Мне надо съездить в университет. Там сегодня совет попечителей. Еще нужно заглянуть в контору…

— Надеюсь, ты не позволишь этому старому чудовищу Колдервуду снова ворчать на тебя?

С тех пор как Колдервуд узнал о намерении Рудольфа в июне уйти из бизнеса, он при каждой встрече брюзжал: «Кто уходит на покой в тридцать шесть лет?».

«Я», — однажды ответил ему Рудольф, но старик не желал в это верить. По натуре очень мнительный, Колдервуд подозревал, что Рудольф на самом деле хитрит, чтобы добиться полного контроля над деятельностью корпорации; вот почему старик неоднократно намекал ему, что, если Рудольф никуда не уйдет, все будет, как он хочет. Больше того, Колдервуд даже предлагал перевести их центральную контору в Нью-Йорк, но Рудольф сказал, что давно уже не собирается жить в Нью-Йорке. Джин сейчас полностью разделяла его привязанность к старому фермерскому дому в Уитби и обсуждала с архитектором планы его расширения.

Дорога в административный корпус университета вела мимо спортплощадки, и Рудольф увидел там Квентина Макговерна. Одетый в серый тренировочный костюм, Квентин бежал разминочным шагом по дорожке. Рудольф затормозил и вышел из машины. Квентин подбежал к нему — высокий серьезный молодой человек с блестящим от пота лицом. Рудольф пожал ему руку.

— У меня занятия начинаются в одиннадцать, — сказал Квентин, — а сегодня отличный день. Грех не побегать, особенно после того, как всю зиму просидел с учебниками в четырех стенах.

Они больше уже не бегали вдвоем по утрам. После женитьбы Рудольф, чтобы сделать приятное Джин, начал заниматься теннисом.

— Ну как успехи, Квентин?

— Неплохо. Двести двадцать ярдов бегаю за двадцать две и восемь десятых секунды. Тренер обещает попробовать меня на дистанции в четыреста сорок ярдов, а заодно и в эстафете.

— Что же теперь по этому поводу говорит твоя мать?.

Квентин улыбнулся, вспомнив те холодные зимние утра.

— Говорит, чтобы я не слишком задавался. Матери, они все одинаковы.

— А как занятия? — спросил Рудольф.

— Наверно, получилась какая-то ошибка. Меня включили в список лучших студентов.

— Что же говорит твоя мать по этому поводу?

— Говорит, это потому, что я цветной и администрации хочется продемонстрировать свою либеральность. — Квентин едва заметно улыбнулся.

— Если мать и дальше будет тебя пилить, скажи ей, чтобы позвонила мне.

— Обязательно, мистер Джордах.

— Ну, мне пора ехать. Передай привет отцу.

— Мой отец умер, мистер Джордах, — спокойно сказал Квентин.

— Прости. — Рудольф сел в машину. Черт возьми, подумал он. Отец Квентина работал у Колдервуда по крайней мере лет двадцать пять. Кто-то должен был сообразить и оповестить начальство о его смерти.

После разговора с Квентином утро уже не казалось ему таким чистым и приятным.

Все места на автостоянке перед административным корпусом были заняты, и Рудольфу пришлось поставить машину в стороне, почти в пятистах ярдах от здания. Он проверял, захлопнулся ли замок двери, когда вдруг услышал:

— Привет, Джордах!

Его окликнул Леон Гаррисон, член совета попечителей, направлявшийся на совещание. Гаррисон был высоким, представительным мужчиной лет шестидесяти, с благородной сенаторской сединой и обманчивой сердечностью в обращении. Он издавал местную газету, которую унаследовал от своего отца вместе с большими участками земли как в самом Уитби, так и в его окрестностях. Рудольф знал, что газета Гаррисона постепенно хиреет, но ничуть не жалел об этом. Редакция газеты состояла из горстки низкооплачиваемых опустившихся пьяниц, которых вышибли из газет других городов. Рудольф взял за правило не верить ни одному слову в этой газете, даже сообщениям о погоде.

— Как дела, дружище? — спросил Гаррисон, обнимая Рудольфа за плечи и шагая вместе с ним к административному корпусу. — По обыкновению приготовились подложить взрывчатку под нас, старых консерваторов? — Он громко рассмеялся, показывая, что настроен вполне мирно.

— У меня все те же стандартные предложения, — ответил Рудольф. — Например, сжечь здание факультета естественных наук и таким образом отделаться от профессора Фредерикса.

Фредерикс был деканом факультета, но Рудольф знал, что может позволить себе этот выпад: преподавание естественных наук велось хуже, чем в любом другом университете того же уровня. Фредерикс и Гаррисон были закадычными приятелями, и Фредерикс часто публиковал в газете Гаррисона свои научные статьи, читая которые Рудольф краснел от стыда за университет.

По меньшей мере трижды в год на первой полосе газеты появлялись статьи Фредерикса, сообщавшие, что найден новый метод лечения рака.

— Ох уж эти мне бизнесмены, — сокрушенно вздохнул Гаррисон. — Вам никогда не оценить роль чистой науки. Вам важно одно — каждые шесть месяцев получать прибыль со своих капиталовложений. Вы ждете, что из каждой пробирки вам тут же посыплются доллары.