Дублер Казановы - Диля Дэрдовна Еникеева

будет сексуальным инвалидом и будет любоваться на свои яйца в баночке с формалином.

Лариса поежилась.

— Надеюсь, мне не придется использовать все это на практике. Натка даже не шевелится.

— Если она действительно отрубилась, — тоже неплохая наука. В больнице Натке поначалу удалось симулировать сотрясение мозга, а сегодня она его наверняка получила. Рука у меня тяжелая. Что ж, за что боролась, на то и напоролась. «Nil inultum remanebit», — ничто не останется неотмщенным, как говорили древние.

— Не так уж сильно ты её ударила, она уже должна была прийти в себя. Почему Натка так долго лежит без движения?

— Ничего, оклемается, — без тени сострадания отозвалась Алла. — Эта драная кошка к битью привычная, без пиздюлей, как без пряников. Ее лупцевали все, кому не лень, начиная с любящих родителей и кончая многочисленными трахателями. Она только колотушки понимает, к нормальной человеческой речи не приучена. Лидия Петровна же сказала, что у дебилов с мышлением напряг, им ближе к сердцу агрессия. Вот и получила то, к чему привыкла. Зато сразу вняла и прочухалась.

— А вдруг с ней что-то не то?

— То, то, не переживай понапрасну. Все, мать, пошли отсюда. От одного взгляда на эту проблядушку у меня руки чешутся — так хочется ещё разок ей врезать, уму-разуму поучить. Даже жаль, что она так быстро вырубилась. Я даже размяться не успела. Слышишь, курва? — снова пихнула она Натку. Только дернись, вмиг по рогам получишь. И тогда уж познаешь всю страсть в избытке. Я с тобой миндальничать не намерена.

Подруги вышли из комнаты. У двери Алла остановилась и подергала ручку.

— Так, ручка привинчена основательно, дверь открывается внутрь. Сейчас запрем нашу убивицу, чтоб не сбежала.

Продев ножку стула в дверную ручку, она для верности энергично подергала её и удовлетворенно кивнула:

— Порядок.

Подойдя к раковине, Алла внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале и покачала головой.

— Слава Богу, эта сучка не успела попортить мне фейс, а ведь так и норовила вцепиться своими когтями в глаза и волосы. Что бы я тогда с ней сделала! Но и без боевых шрамов эта ночь мне красоты не прибавила.

— Да по тебе даже ничего и не заметно, — успокоила её Лара. Ей не хотелось, чтобы подруга снова заводилась.

— Утром будет заметно. Чай, уже не девочка. Это в восемнадцать лет можно было всю ночь тусоваться или в прокуренной комнате дуться в преферанс, а утром, сияя свежим цветом лица, как ни в чем ни бывало, являться на занятия. А теперь каждая бессонная ночь на лице видна. А мне моя внешность пока дорога как память.

— Да не прибедняйся, Алка! Ты прекрасно выглядишь, — польстила Лариса.

— Еще пару таких ночей, и перестану, — улыбнулась та. — А впрочем, миленьких ничто не портит. При моей-то красотище даже фингал на морде не страшен, правда, дорогая? А синий цвет мне к лицу, мои глаза небесной синевы от этого ещё синее.

Лара перевела дух, обрадовавшись, что подруга уже не злится и хохмит в своей обычной манере.

Почему-то Лариса не сердилась на Наташу, хоть та избила её ни за что ни про что. Ей было жалко бывшую одноклассницу. Лидия Петровна говорила, что психиатры не расценивают своих пациентов как преступников. Если врачи так относятся к психически больным, то почему она должна быть жестокой по отношению к Натке?! Вместе учились, вместе росли. Та не виновата, что у неё такие родители, которые не привили ей представления о нравственности.

Наташа комплексовала, видя благополучных одноклассниц, но что она могла поделать, чтобы достичь их уровня?! У неё не было ни возможности нормально учиться, ни читать хорошие книги, — пьяный отец выгонял всех троих из дома, и Натка не раз, дрожа, прибегала к ней в одном платьице. Суровая бабушка Ларисы запрещала внучке с ней дружить, но даже она не могла выгнать на улицу перепуганную, полуголодную девочку в стареньком платьице, доставшемся от старшей сестры.

Потом Наташа подросла и искала прибежища уже не в квартире своей одноклассницы, а в подвалах и на чердаках, по несколько дней не ночевала дома, прогуливала школу, попала в компанию таких не бесприютных подростков, начала выпивать, по мелочи воровать. Ее поставили на учет в детской комнате милиции, и она чудом не попала в колонию, вместе с мальчишками ограбив прохожего. Тогда за неё заступились родители Ларисы. Они поговорили в милиции, рассказав, как трудно живется Наташе. Она была единственной девочкой, участвовавшей в ограблении, и дела заводить не стали. Натка их даже не поблагодарила, да они и не ждали от неё благодарности. Девочка жила в том же подъезде, росла на их глазах. Алевтина Васильева, мать Лары, не раз вела беседы с матерью Наташи, убеждая, что та своей пассивной бездеятельностью морально калечит дочерей, но эта примитивная женщина не вняла разговорам. Сама туповатая, Наткина мать выпивала на пару с мужем-алкоголиком, а выпив, дралась с ним. Доставалось и дочерям, а те искали утешения в уличных компаниях.

Сестра Наташи — такая же. В четырнадцать лет попала в колонию для несовершеннолетних, вернулась в шестнадцать лет без передних зубов, стала дешевой проституткой, потом спилась.

Натка рано вышла замуж и ушла от родителей. Может быть, это в определенной мере спасло её от тюрьмы и панели. Так что все случившееся с Наташей закономерно.

Лариса решила воздержаться от обсуждения своих воспоминаний с подругой. Та сейчас зла, опять начнет ругать её за мягкотелость. Сама Лара твердо решила, что не оставит Наташу без помощи, будет платить Лидии Петровне за её лечение, оплатит услуги адвоката.

Тщательно вымыв руки, Алла чертыхнулась, обнаружив сломанный ноготь, умылась, расчесала свои длинные густые волосы, которым позавидовала бы даже Энн Макферсон, рекламирующая шампуни «Л'Ореаль», и стала придирчиво рассматривать банки с кремом, стоящие на подзеркальнике.

— Сразу видно, что у Натки нет ни вкуса, ни своих предпочтений, — проворчала она. — Какая же нормальная баба на креме экономит?! Если бы у меня была альтернатива: костюм или хорошая парфюмерия, то я бы предпочла последнее. А у этой дурынды стоит «Пондс», «Джонсон и Джонсон», «Орифлейм» и прочая дешевая мура, которую рекламируют по телевизору. Как там Лидия Петровна называла людей шаблона, которые делают как все?

— Конституционально глупые или салонные глупцы. Она ещё говорила про субдебильность, у них тоже нет собственного мнения.

— Вот-вот. Как раз про эту дебилку. Верит рекламе, поскольку не имеет собственного вкуса. Не буду я мазать свою любимую морду её дешевым кремом. У меня кожа чувствительная, вдруг потом аллергия будет или прыщи пойдут.

— Я тоже