Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

Я не прошу читателя о снисхождении к Ироду, которого его биограф Николай Дамасский, а следом за ним Иосиф Флавий назвали человеком крайне несчастным; я прошу моего читателя лишь об одном: знакомясь с общеизвестными фактами из жизни Ирода, задуматься над вопросом, почему имя этого царя вошло в мировую историю с добавлением Великий.

Глава седьмая

ПОКАЯНИЕ

1

Итак, Ироду стало известно, что война между Антонием и Октавием закончилась поражением Антония. Судьба Клеопатры его мало интересовала, если вообще интересовала. Знакомство с этой женщиной не принесло ему ничего, кроме неприятностей. И потому ему было безразлично, жива ли еще эта интриганка или погибла вместе с Антонием.

Сегодня, с дистанции в две с лишним тысячи лет, многое видится не в том свете, в каком оно представлялось свидетелям и участникам событий того далекого времени. Ирод оказался в одиночестве. Властители не только соседних стран, но и его ближайшее окружение было убеждено, что дни царя Иудеи сочтены. Октавий не простит ему его дружбы с Антонием и готовность поддержать все его начинания. По стране снова, как в дни, последовавшие после гибели первосвященника Аристовула, поползли слухи о скором приходе к власти в Иудее нового монарха. Большинство склонялось к мнению, что на этот раз Октавий позаботится о том, чтобы новым царем Иудеи стал еврей, а не очередной пришелец, который не знает и не может знать души иудеев, поскольку сам не еврей.

На улицах, на рынках, в лавках и мастерских только и было разговоров, на ком именно остановит свой выбор Октавий. Вновь подняли голову усмиренные было Иродом зилоты, которые говорили, что лучшим выходом для Иудеи окажется отказ от любого царя, будь то еврей или нееврей. Им возражали саддукеи, говоря, что времена судей, когда каждый делал то, что казалось ему справедливым, безвозвратно миновали, и отсутствие царя в Иудее обернется тем, что страна превратится в шеол [254]. Странным образом саддукеев поддержали их вечные оппоненты фарисеи. В синагогах они говорили, что отказ от царя ввергнет иудеев в геенну огненную [255], в пламени которой погибнет весь избранный Предвечным народ. Возникли споры: что хуже, оказаться в шеоле или быть заживо поглощенными гееной огненной? В конце концов все решили, что на первое время лучшего нового царя Иудеи, чем престарелый Гиркан, нельзя себе и представить, а там, после свержения и казни Ирода, станет видно, кем заменить Гиркана, который в силу уродства, нанесенного ему Антигоном, не может занимать никаких важных государственных постов в Иудее.

Споры эти и эти разговоры не могли не дойти до слуха Ирода. Поначалу он не придавал им значения, понимая, что Октавий, одержавший победу над Антонием и расправившийся со всеми его друзьями и союзниками, в скором времени займется и им. Не желая больше ждать неизбежной развязки, он решил сам отречься от царского звания, возложенного на него сенатом Рима, и лично сообщить об этом Октавию. Он уже собрался было в дорогу, когда ему стало известно, что Александра уговорила своего отца Гиркана обратиться с новым письмом к Малху, прося его прислать за ними всадников и укрыть их у себя на время, пока Октавий не покончит с Иродом. Несчастный старик, всегда сторонившийся какой бы то ни было власти и пуще смерти боявшийся взять на себя хоть малейшую ответственность, на этот раз послушался дочь и такое письмо написал. В этом письме под диктовку Александры он обещал Малху, что в случае, если тот возьмет его семью под свое покровительство и предоставит ей надежное убежище, то с приходом к власти Гиркан отменит все прежние тяготы, наложенные на Аравию Иродом, и, более того, сам щедро одарит Малха.

Доставить письмо в Аравию было доверено родственнику казненного по приказу Ирода Иосифа некоему Досифею. Тот, однако, почему-то решил прежде, чем отправиться в Аравию, показать письмо Ироду. Ирода возмутил не столько тот факт, что Гиркан, и без того являвшийся его соправителем, вознамерился стать единоличным царем Иудеи, хотя не мог не понимать, что реальной царицей при нем станет Александра, а он будет продолжать лежать в постели, жалуясь всем на нестерпимые боли в коленях, – сколько предательство старика, которому Ирод искренне благоволил. На вопрос Досифея, как ему следует поступить с письмом, Ирод ответил:

– Запечатай его и доставь тому, кому оно предназначено.

Ироду было небезынтересно посмотреть, как отреагирует на послание Гиркана Малх: согласится ли взять под свою опеку Гиркана с его дочерью и внучкой, женой Ирода, или поостережется? Сыграло свою роль в таком ответе и то обстоятельство, что Ирод уже свыкся с мыслью, что пока он жив, лишь он один является царем Иудеи – слишком дорогой ценой достался ему этот титул, чтобы он легко уступил его кому бы то ни было другому.

Через неделю Досифей вернулся с ответом. Прежде, чем вручить письмо Гиркану, он показал его Ироду. Малх писал, что готов принять у себя не только Гиркана и его семью, но и всех его единомышленников-иудеев, которым власть Ирода давно уже в тягость, и в ближайшее время пришлет за ними вооруженный отряд, о точном сроке и месте прибытия которого в Иудею сообщит дополнительно. Ирод снял копию с этого письма, а оригинал велел вручить Гиркану.

На следующий день первосвященник Ананил по просьбе Ирода созвал синедрион. На заседание, как член синедриона, был приглашен и Гиркан. Ничего не подозревающий Ананил предоставил слово Ироду. Ирод начал издалека.

– Господа судьи, – сказал он, – вы знаете, какая непростая обстановка сложилась вокруг нашей страны и внутри Иудеи в связи с поражением нашего покровителя и моего друга Марка Антония. Знаете вы и то, что мне, вашему царю, осталось властвовать недолго. Но означает ли это, что мы уже теперь, не дожидаясь, когда Рим официально сместит меня, должны забыть о главном своем предназначении – заботиться о безопасности Иудеи и благе ее народа, – и подбирать себе нового царя, поставив на первое место свои личные интересы? Я хочу спросить вас: каким словом вы назовете проступок тех, кто, забыв о своем долге перед народом Иудеи и о том, что государство наше пока еще имеет своего законного царя, уже теперь обеспокоились устройством личных дел, которые обеспечат им безоблачное существование в будущем?

– Измена, – раздались отдельные голоса, поддержанные другими членами синедриона: – Измена.

– Измена, – подтвердил Ананил и обратился к Ироду: – Назови нам имена этих изменников.

– Прежде, чем назвать имя, – сказал Ирод, – я просил бы синедрион решить, какого наказания заслуживает этот изменник.

– Смерти! – снова раздались голоса, и Ананил вслед за другими судьями повторил:

– Смерти.

– А что скажешь ты, Гиркан? – обратился Ирод к старику, который как ни в чем не бывало продолжал сидеть на своем судейском месте.

– Смерти, – подтвердил Гиркан.

– А теперь ответь мне, Гиркан, не обращался ли ты с какой-нибудь просьбой личного свойства к аравийскому царю Малху?

Вопрос Ирода застал Гиркана врасплох; лишь теперь он стал трудно соображать, к чему клонит тот, кто со времени его возращения из Вавилона обращался к нему не иначе, как отец.

– Не помню, – произнес Гиркан, и голос его задрожал. – Кажется, нет. Но, может быть, и писал.

– Постарайся вспомнить, писал ли ты Малху и о чем именно писал?

– Извини, Ирод, но память у меня уже не та, что прежде. – Голос Гиркана дрожал все заметней. – Кажется, напомнил Малху, что он должен выплатить Иудее контрибуцию.

– И что ответил тебе Малх?

– Опять же не помню. Меня последние месяцы мучат страшные боли в ногах. Эти боли настолько сильные, что я даже не помню, куда подевал письмо Малха.

– Надеюсь, боли, которые тебя мучат, не настолько сильные, чтобы ты успел забыть, какой только что вынес приговор изменнику?

– Нет, я это помню. Изменник в такое тревожное время, которое переживаем все мы, заслуживает смерти.

– Все слышали, что сказал Гиркан?

– Все, – ответил за всех Ананил. – Можешь не сомневаться, Ирод, что любой изменник, даже если им окажусь я, будет немедленно казнен по приговору синедриона. Потрудись назвать его имя и привести доказательства его измены.

– Изволь, – сказал Ирод и зачитал письмо Малха, адресованное Гиркану.

Наступила гробовая тишина. Взоры всех судей обратились на Гиркана. Ананил, не в силах сдержать выступившие на глаза слезы, спросил:

– Гиркан, зачем ты это сделал?

– Не знаю, – едва слышно произнес старик; лицо его побелело, в то время как места, где некогда у него были уши, стали пунцовыми, как горящие угли. – Не знаю, – повторил он.